Цыганочка медленно покачала головой и сказала:
— Без нее нельзя. Это мать моя.
Цыгане прямо-таки отшатнулись. Старуха даже рукою прикрылась. Цыганочка смотрела на них с ужасом, ничего не понимая. Наконец мужик без гитары сказал ей медленно:
— Вот что, красавица. Поешь ты хорошо, просто замечательно — но уходи. Подальше уходи. Оставь нас.
— Да я уйду, — Цыганочка уже не рада была, что обратилась к ним, — вы только скажите — куда? Где искать ее?
— В Гнилую балку иди. Это там, там! — старуха потыкала пальцем через плечо.
Но тут вдруг вскочил на ноги молодой цыган, заговорил что-то на том же незнакомом языке запальчиво и с укором. В ответ мужик без гитары заворчал недовольно и покрутил пальцем у виска, а старуха покачала головою в цветастом платке.
— Пойдем, я провожу тебя, — отрывисто сказал парень Цыганочке и торопливо зашагал туда, куда указывала старуха. Цыганочка последовала за ним. «Не ходи, Радич! Не ходи-и!» — крикнул им вслед кто-то из мужиков, но парень только зло мотнул головой.
Солнце уже валилось за крыши домов, и тени быстро наливались соками темноты. Радич шел быстро и деловито, так что Цыганочка едва поспевала. Она испугалась некстати: идет одна, на ночь глядя, с незнакомым цыганом в какую-то Гнилую балку — кто знает, что у него на уме? Но выбора не было, оставалось надеяться на его честность. А он, словно услышав ее опасения, заговорил:
— Ты не бойся. Здесь не очень далеко. Вот только за город выйдем — и через мост, через рощу, а там за холмом и Гнилая балка… — он вдруг остановился. — А зачем спешка такая? Может, лучше завтра?
— Завтра обоз соляной отъезжает. Мне с ним надо…
— Вон оно как. Ну, пойдем.
Они вышли за город, когда солнце уже закатилось, но небо еще оставалось светлым и теплым. Цыганочка спросила:
— Послушай, а почему ее так боятся?
Радич долго раздумывал на ходу, потом нехотя сказал:
— Трудно объяснить. Говорят, она чужими жизнями живет.
— Это как?
— А так. Отнимает время у тех, кто рядом окажется.
— И… что они?
— Стареют быстро. А она всегда молодая…
Навстречу им показалась согбенная фигура древнего старика с длинной седой бородой. Когда разминулись, Радич, оглянувшись украдкой, продолжил:
— Вон, видела? Он ей хлеб носит, лет пятнадцать уже. Говорят, ему сорока еще нет.
— А зачем же он… если знает? — ужаснулась Цыганочка.
— Любовь… — процедил сквозь зубы цыган.
Они вошли в мрачноватую дубовую рощу. Холодком тянуло из-под дремучих крон, но куда чувствительней был другой холодок, залетевший в душу от всего услышанного.
— Она что, колдунья?
— Да нет вроде. А то бы от нее совсем спасу не было. Потому ее убивать и не стали, прогнали только…
— А меня-то твоя братва чего испугалась?
— Подумали, раз дочка — значит, тоже…
— А-а…
За пологим холмом в последних отсветах дня показался длинный извилистый овражек, сплошь заросший буйной зеленью, которая казалась сейчас грудами черного хлама.
— Вот она, балка Гнилая. Значит, так: я тебя подожду где-нибудь здесь… — да вот под этим деревом. А ты иди по тропинке — дойдешь, куда надо. Но долго не задерживайся. Я понимаю: мать, все такое… Ты ее не видела никогда, что ли?
— В три годика.
— Я так и понял. Но все равно, не задерживайся. Если что — я приду тебя вытаскивать, — Радич широко зевнул и сел, удобно прислонившись спиной к стволу. — Ну, иди скорее. Я жду.
Цыганочка поглядела на него и чуть было не сказала, что передумала. Неохота было идти. Страшно. Но неудобно стало — зря, что ли, человек тащился? Она пошла по тропинке, путаясь волосами в ветках и оберегая глаза руками, и вскоре увидела на прогалине черную хижину, крохотное окошко которой смутно подсвечивал изнутри слабенький огонек.
Она не стала подавать голос, нашла дверь и вошла без стука, оказавшись неожиданно сразу в комнате. Впрочем, комнатой это назвать было трудно. В темном грязном помещении стояло некое подобие стола, на коем тускло коптил масляный фитилек, угадывалась у стены полуразвалившаяся печка, рядом с ней — грубая широкая скамья с наваленным тряпьем: видимо, кровать. Вот и вся обстановка. А в дальнем углу, прямо напротив двери, сидела на ветхом стуле женщина — красивая, молодая, — может, чуть постарше самой Цыганочки, — но вся подстать этой комнате: спутанные черные волосы, нечесаные, кажется, много лет, лохмотья вместо одежды и потухший, безжизненный взгляд. Она глядела в упор на Цыганочку. А та переживала явившееся ей в единый момент прозрение: ни комната, ни хозяйка уже давным-давно не помнят, зачем они существуют, не знают, зачем нужны они друг другу и всем остальным.
— Ну, зачем пришла? — раздался надтреснутый голос из угла — голос, который отвык звучать.
И, услышав его, Цыганочка поняла, что перед нею самое несчастное существо на свете — и прошел ее страх, и вспомнила, что это ее мать.
— На тебя посмотреть пришла, — сказала она спокойно.
— Для чего тебе на меня смотреть? Ты что, не знаешь, что это опасно? Или ты хочешь меня убить?
— Нет, не хочу, — Цыганочка не знала еще, что говорить.
— А-а… А то много было желающих. Да только так никто и не собрался… К сожалению, — закончила она неожиданно.
Цыганочка молчала, онемев от жалости.
