Владукас - [64]

— Руки! — приказал он строгим ледяным голосом, от которого у меня побежали холодные мурашки по телу.

Я не понял, что от меня хотят, но сделал так же, как и мой напарник, — вытянул вперед обе руки, как в далеком довоенном детстве перед мамой, когда хотел убедить ее, что руки у меня чистые. Не успел я опомниться, как один «браслет» уже сидел на запястье моей правой руки, а второй — оказался на левой руке дяденьки, который стоял рядом со мной. Створки их, туго щелкнув, закрылись на замок. Вот так «браслетики»! Они спарили меня с незнакомым дяденькой, как сиамских близнецов, которые теперь не смогут ступить друг без друга и шагу. На двоих одни наручники, и тут только я понял, что мой прилично одетый напарник — тоже арестант и, судя по внешнему виду, наверное, политический. Мы взглядами поприветствовали друг друга и стали ожидать, что будет дальше.

— Опустите руки! Чего держите? — прикрикнул на нас гестаповец. Мы опустили. Он оглядел нас с ног до головы и сказал, показывая на наручники:

— Эти штучки я не должен у вас видеть. Прикройте их рукавами… Вот так. Сейчас вам предстоит небольшая прогулочка по городу: выйдите из ворот тюрьмы и повернете направо. Я буду вас сопровождать и давать указания, но чтобы ни один из вас не оглядывался на меня. Когда нужно будет, сам подойду. Идти нормальным шагом, как на прогулке, — не торопиться и не останавливаться. Дорогой не разговаривать. Ну, ясно?.. А теперь выходите!..

Мрачный господин взял со стола портфель с блестящими застежками, и мы втроем вышли из корпуса. Двери тюрьмы для нас были открыты. Согласно наставлению, от тюремных ворот мы повернули направо и, не оглядываясь, зашагали по тротуару, смешавшись с прохожими. Куда идем? Зачем? Неизвестно. Если на допрос, то почему пешком, а не на «черном во́роне», как все? И, подумать только, политические заключенные свободно идут по самой многолюдной улице Шяуляя, и никто из пешеходов не подозревает об этом! Эх, видели бы это партизаны! Могли бы освободить нас. В душе моей шевельнулась слабая надежда: «А может, еще и произойдет такое чудо?»

Но такого чуда не произошло и не могло произойти. У гестаповцев все было пунктуально продумано, в том числе и эта «прогулка». Перед тем, как привести на допрос, они специально решили дать нам почувствовать, как прекрасна свобода и жизнь. И действительно, на какой-то миг я проникся этим сладким до головокружения чувством. Ведь солнышка здесь — сколько угодно. Свежего весеннего воздуха — дыши до отвала! Маленькие пташки купаются в нем, как пескари в дятьковском озере, кувыркаются и сверкают крыльями. Чирикают. Какие они милые, несмышленые и счастливые! Какие счастливые и беззаботные по сравнению с нами эти мирные шяуляйцы, что движутся мимо нас! У них нет на руках железных «браслетов» и в их спину не вонзаются глаза гестаповца. Они идут, куда хотят. Как бы хотелось затеряться среди них и вот так идти, идти, не оглядываясь, далеко-далеко, до самой красной Москвы!..

Меня охватили сладкие грезы, и я на некоторое время забылся, как вдруг сзади, будто из другого, нереального мира раздались шаги и строгий голос:

— Сверните в правую сторону и шагайте быстрее…

И сразу потускнело солнце. Присмирели птички. Повеяло снова холодом тюрьмы. А счастливые прохожие совершенно не обращали на нас внимания. Железные наручники, прикрытые рукавами, не бросались им в глаза. Как будто прогуливаются по городу отец с сыном, дружески взявшись за руки. За нами, как тень, неотступно следовал гестаповец. С портфелем в руке, словно служащий. Еще раза три он нагонял нас и тихой скороговоркой подсказывал дорогу, куда свернуть и какой стороны придерживаться.

Так мы подошли к двухэтажному каменному зданию, у входа в которое неподвижной мумией застыл часовой. Взглянув на пропуск, предъявленный гестаповцем, он всех троих пропустил в здание. Мы поднялись на несколько ступенек вверх и очутились в полутемном вестибюле. Здесь наручники с нас сняли, развели в разные стороны, и я навсегда расстался со своим напарником.

Комната, куда меня завели, имела кубическую форму. Единственное небольшое окошко выходило во двор. На стенах — фашистская свастика. В левом переднем углу на высокой подставке стояла автоматическая винтовка, а рядом с ней валялись вразброс какие-то железные предметы, предназначенные, как видно, для пыток. Возле окна, за большим столом, сидел жандарм с отрешенным скучным лицом. На носу у него блестели очки в золотой оправе. На столе перед ним стояла пишущая машинка, рядом лежала стопка чистой бумаги, а под столом — большая мусорница.

Еще один жандарм в голубой форме, с прической «под Гитлера», расхаживал по комнате. Когда я вошел, он быстро повернулся ко мне. Сопровождавший меня немец крикнул ему: «Хайль Гитлер!» — и удалился, прикрыв за собой дверь. Я остался с жандармами. Тот, что с прической «под Гитлера», на косой пробор, подошел ко мне. Улыбнулся.

— Так это ты и есть Владукас? — спросил он на русском языке, поднимая указательным пальцем мой подбородок. Я вспомнил Мотю: «проверяет на вес, выдержит ли огненную пытку».

— Да, пан, — выдавил я из себя и хотел тоже улыбнуться, но не смог.