Владимир Раевский - [5]

— Вот как! — удивился Багратион и добавил: — Слыхал слова «мила за родину могила»? Бог весть, сколько могил завтра будет, но я прошу тебя, милый Василий, запомнить мой завет: ежели мне суждено будет остаться завтра на поле брани, похороните меня с моими верными солдатами. — Сказав эти слова, Багратион ускорил шаг: его догоняли и бодрили призывные слова песни:

Друзья! В пылу огней сраженья —

Обет наш: «Пасть иль победить!»

Друзья Раевского часто восхищались не только его находчивостью в бою, но и поэтическим дарованием.

«Песнь воинов перед сраженьем» была его первым военным сочинением.

Заутра грозный час отмщенья,

Заутра, други, станем в строй,

Не страшно битвы приближенье

Тому, кто дышит лишь войной!..

Сыны полуночи суровой,

Мы знаем смело смерть встречать,

Нам бури, вихрь и хлад знакомы.

Пускай с полсветом хищный тать

Нахлынут, злобой ополченный,

В пределы наши лавр стяжать;

Их сонмы буйные несчетны,

Но нам не нужно их считать.

Пусть старец вождь прострет рукою

И скажет: «Там упорный враг!»

Рассеем громы перед собою —

И исполин стоглавый — в прах!..

. . . . . . . . . .

К мечам!.. Там ждет нас подвиг славы,

Пред нами смерть, и огнь, и гром,

За нами горы тел кровавых,

И враг с растерзанным челом

В плену ждет низкою спасенья!..

Труба, сопутник наш, гремит!..

Это и другие его стихотворения анонимно распространились в рукописных списках по всей армии.

Накануне боя Раевский написал письмо домой. Он понимал, что, быть может, оно окажется последним, но духом не падал, свято верил в победу русских войск. В письме хвалил главнокомандующего Кутузова, которому особо доверяли солдаты.

На батарее, у пушек, были назначены дежурные, а всем прочим позволено отдыхать, но никто в ту ночь не сомкнул глаз. Солдаты сидели и тихо беседовали. Когда на батарею была привезена водка и позволено было испить положенную рюмку, никто к ней пе притронулся.

Раевский сидел у костра с солдатами и рассказывал им интересные легенды из русской и греческой мифологии. После очередного рассказа Раевский на минуту задумался, но тут же к нему обратился пожилой солдат:

— Ваше благородие, в прошлый раз вы изволили рассказать нам об Митродите, нельзя ли еще вспомнить?

— Не Митродите, а Афродите, — поправил Раевский и в вольном изложении вторично рассказал миф об Афродите, только не упомянул об ее измене мужу. Это не ушло от любознательного солдата. Когда Раевский закончил свое повествование, тот же солдат снова спросил:

— Ваше благородие, а как же насчет измены, прошлый раз вы сказывали…

— Ну что ж, за измену она, как известно, была жестоко наказана. Ее законный супруг невидимо приковал Афродиту и ее обольстителя к тому ложу, на котором они встречались.

— Так ей и надо, изменнице, — одобрил солдат.

У многих, кто слушал Раевского, дома остались жены, поэтому он, смеясь, закончил словами:

— Напишите женам, что господь бог всегда наказывает за измену.

Когда едва загорелась утренняя звезда и взору открылось чистое небо, заговорили пушки.

С обеих сторон стрельба непрерывно усиливалась. Стонали и умирали раненые, их было очень много. И так продолжалось несколько часов.

23-я артиллерийская бригада входила в состав 4-го пехотного корпуса, которым командовал генерал Остерман-Толстой. Корпус в сражениях при Островно и Витебске задержал неприятеля и выиграл время. А в день Бородинской битвы корпус сражался на Курганной высоте, а затем был переброшен к батарее генерала Раевского. Бригада, в которой служит Владимир Раевский, как правило, вела огонь с близких позиций, в упор поражала атакующие колонны неприятельской пехоты. Орудия Владимира Раевского стреляли прямой наводкой.

Уже тогда, когда, казалось, бой стихал, картечь задела плечо у Раевского, но он не оставил позицию, продолжал вести огонь по неприятелю.

Стойкость и находчивость Раевского, которыми он отличался в бою, не прошли незамеченными: он был награжден золотою шпагою с надписью: «За храбрость». В тот же день он отправил родным письмо, поспешил обрадовать их.

Когда письмо пришло в Хворостинку, Федосий Михайлович так расчувствовался, что приказал выдать всем работникам по рублю серебром, а старшая сестра Александровна Федосеевна то и дело вытирала слезы радости.

Вся слобода Хворостинка узнала о подвиге Владимира. Федосий Михайлович велел оседлать коня и, положив письмо сына, отправился в Курск. Ему не терпелось поделиться радостью с друзьями и чиновным людом.

На второй день после Бородинского сражения, на поле которого навечно осталось около ста тысяч воинов, Кутузов доносил императору Александру I: «Войска Вашего величества сражались с неимоверной храбростью. Батареи переходили из рук в руки, и кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходящими силами… Когда дело идет не о славе выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, я взял намерение отступать…»

Просторная кибитка главнокомандующего, в которой он, склонив набок голову и смежив глаза, дремал, увозила его от Бородина. Он пытался уснуть, но перед главами вновь и вновь возникали образы погибших генералов и офицеров.

Позже он писал: «Чрезвычайная потеря, с нашей стороны сделанная, особливо тем, что переранены самые нужные генералы, принудило меня отступать по Московской дороге».