Владимир Раевский - [3]

О случившемся говорили во всем Петербурге. Император Александр I велел создать специальную комиссию для расследования случившегося; однако все дело закончилось тем, что мужу Елизаветы Араужо вручили крупную сумму денег и велели выехать за границу, что он и сделал. После этого Константину дали кличку «покровитель разврата».

…Учиться было нелегко, однако Раевский и Батеньков в свободное от занятий время много читали. Сочинения Николая Новикова, талантливого русского писателя, смело вскрывавшего язвы крепостнического строя России, стали их первой книгой. Тогда по Петербургу ходило в списках запрещенное «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Друзья достали это сочинение. Однажды в воскресный день, уединившись, читали «Путешествие» вслух. В это время проходил дежурный офицер; он незамеченным подошел к кадетам и взял из рук Раевского «Путешествие», небрежно полистал его, возвратил, при этом сказал: «Я думал, что-либо интересное». К счастью, дежурный офицер обучал кадетов шагистике и был не очень силен в литературе. Зачитывались Раевский и Батеньков также произведениями Гельвеция «Об уме», Руссо и Вольтера. Пожалуй, самый глубокий след в их умах оставила ода «Вольность» Радищева, она поразила их своей смелостью и откровенностью. Не зря же императрица Екатерина II писала о ней: «Ода совершенно явно и ясно бунтовская, где царям грозится плахой… Сий страницы суть крамольного намерения, совершенно бунтовские». Юные друзья сочувствовали Радищеву, поплатившемуся за свою смелость: его приговорили к смертной казни, а потом казнь «милостиво» заменили ссылкой. Закованного в тяжелые кандалы Радищева отправили в Сибирь. «Боже мой, хотели убить человека за то, что рассказал людям правду», — не раз возмущался Раевский.

На всю жизнь запомнился Владимиру день 12 мая 1812 года. На улице было пасмурно и прохладно, но радость согревала выпускников полка: в этот день они надели офицерские погоны. В новой офицерской форме Владимир возвращался с торжеств в казарму. На улице неожиданно встретил сияющего отца. Отец не сообщил, что приедет в Петербург, но Владимир догадывался, что он не сможет удержаться от того, чтобы вместе не порадоваться такому важному событию.

— Поздравляю, — обнимая сына, сказал Федосий Михайлович. — Сестры велели и за них тебя поцеловать. Куда же назначен?

— В 23-ю артиллерийскую бригаду, — с гордостью ответил Владимир.

— А твой друг туда же?

— Нет, Батенькова назначили в 13-ю.

В Петербурге Федосий Михайлович прослышал, что надвигается война с Наполеоном, сыну он осторожно сказал об этом. Владимир улыбнулся:

— Это не новость. Сейчас об этом говорят везде.

Федосий Михайлович затеял разговор о надвигающейся войне для того, чтобы узнать, как будет смотреть Владимир, если он примет меры оставить его в Петербурге. Начал издалека:

— Война губительна для ратников. На войне кругом смерть… Надобно избежать ее…

— Кого избежать — войны или смерти? — вопросительно взглянул на отца Владимир. — Мне непонятно, зачем вы, отец, затеяли этот разговор? Я не посрамлю нашу фамилию…

— Для того, Володенька, что, как тебе ведомо, у меня в Петербурге много влиятельных друзей, которые…

— Которые могут оставить вашего сына в Петербурге? — упредил отца Владимир.

— А что в этом плохого, сынок? Многие поступают подобным образом…

Лицо Владимира помрачнело:

— Это очень плохо, отец, вы из-за жалости ко мне хотите спрятать меня за чужие спины, а если грянет война, то и за чужие жизни; не вы ли, отец, еще в детстве прозвали меня спартанцем? Оказывается, вы меня еще плохо знаете. Предательства в отношении моих товарищей и друзей я никогда не допущу и на сделку с собственной совестью никогда не пойду, даже если бы мне это стоило жизни…

Федосий Михайлович извинился перед сыном и как бы в оправдание закончил:

— Я сказал тебе то, что сказала бы тебе твоя покойная мать, я как бы от ее имени, извини.

Лицо Владимира повеселело:

— Вам, отец, впору на дипломатическую работу переходить…

— Может, на несколько дней поедем домой? Там ведь тебя сестры ждут, — спросил Федосий Михайлович и как-то по-новому взглянул на повзрослевшего и возмужавшего сына.

— Нет, отец, сперва поеду в свою бригаду, а в июне или в июле попрошусь в отпуск. Вы сами не раз поучали: «Прежде всего дело!»

— Очень жаль, — тяжело вздохнул Федосий Михайлович. — А что же я скажу дома? Мне наказывали без тебя не приезжать.

— Думаю, что они не обидятся на меня, если я приеду немножко позже…

Вечером, проводив отца, Владимир вместе с Гавриилом Батеньковым вышли на Дворцовую площадь. Владимир, что-то вспомнив, сказал другу:

— Гавриил, каждый раз, когда я попадаю на набережную Невы, мне всегда кажется, что под моими ногами трещат человеческие кости. Ты такое не испытываешь?

— Нет. С чего ты это взял?

— Из истории, из истории… Он все-таки прорубил окно в Европу. Только с Черниговской губернии сюда пригнали десять тысяч казаков, и ни один не вернулся! Дорого обошлось нашему народу это «окно». Сказывают, историческая необходимость.

Раевский на минуту замолчал, продолжил:

— Существует предание, что Петр I спросил у своего шута Балакирева: какая молва ходит в народе о новой столице С.-Петербурге? «Царь, государь! — ответил Балакирев. — Народ говорит, что с одной стороны море, с другой горе, с третьей — мох, а с четвертой — ох!»