Владимир Раевский - [20]

— Нет, нет. Я сам разберусь, Михаил Федорович.

— Вот и прекрасно. Да, я еще хочу напомнить вам, Владимир Федосеевич, что Павел Иванович прослышал о ваших «непозволительных» разговорах с нижними чинами, просил вас быть более осмотрительным…

— Буду, — ответил Раевский и, достав из кармана лист бумаги, сказал: — Вчера отобрал у одного юнкера сей лист, желаете узнать, какие стихи ходят в списках?

— С удовольствием, — ответил генерал.

Раевский прочитал вслух:

Ах! Прекрасная весна,

Ты приятна и красна.

Если вольным кто родится,

Тот с тобою веселится.

А солдату ты, весна,

Очень, очень не сносна,

Тут начнется в ней ученье

И тиранство и мученье.

О! Солдатская спина, —

Ты к несчастью рождена.

Ты родилась на беды,

Тебя бьют без череды,

Офицеры так, как черти,

Солдат мучают до смерти.

Кулаками по скулам,

А тростями по бокам.

Если трости мало станет,

Тесаков на то достанет.

Экспонтоны не гуляют,

Часто под бок прилетают.

— Вы юнкера, надеюсь, не наказали?

— Разумеется, нет.

— Владимир Федосеевич, я полагаю, что нам следует принять в союз обоих братьев Липранди, каково ваше мнение?

— На них мы будем рассчитывать, но с приемом пока повременим, Михаил Федорович.

В это время приоткрылась дверь, в кабинет вошла Екатерина Николаевна, жена генерала. В красивом вечернем платье она казалась совсем юной.

— Не помешала?

— Нет, мы закончили, — ответил Михаил Федорович.

— Господа, пожалуйте к столу. В гостиной вас ждут Александр Сергеевич и господин Лппранди, — позвала хозяйка.

Подходя к гостиной, хозяева и Раевский услышали громкий смех подполковника Липранди, а потом голос Пушкина:

Подогнув под ж… ноги,

За вареньем средь прохлад…

— Узнаю Александра Сергеевича, — заулыбался генерал…

Уйдя от Орлова, Раевский дома мысленно составлял план расследования, он заранее знал, что наживет себе врагов, но это его не пугало.

29 декабря 1820 года командир полка полковник Непенин вручал Раевскому предписание:

«Господину капитану и кавалеру Раевскому.

По донесению командующего вторым батальоном… из учебной команды бежало девять человек, почему предписываю Вашему благородию с получением сего отправиться в город Килию и сделать подробное исследование, не имеют ли нижние чины претензий на своих командиров… и, главное, нет ли побоев…»

Заканчивался декабрь. Небо затягивали хмурые тучи, посылая на землю моросящие, нудные дожди. Настроение у Раевского было под стать погоде — мрачное. С предписанием командира полка полковника Непенина он прибыл в город Килпю для расследования причин побега девяти солдат из учебной команды полка. Командировка ничего приятного не сулила. Он знал, что ему нужно будет приоткрыть шторы, за которыми скрываются неблаговидные дела офицеров батальона.

Побеги тогда были не редкость. Из 17-й дивизии, которая соседствовала с 16-й, за шесть недель только из одного полка бежало 28 солдат. Офицер, проводивший расследование в 17-й дивизии, рассказывал Раевскому, что два раза в день там проводятся изнурительные учения, от сильной затяжки на груди ранцевых ремней солдаты падают в обморок. Один солдат, участвовавший в двух войнах и имеющий три ранения, хотел застрелиться от невыносимой жизни, но как христианин предпочел умереть от руки бусурманов, а потому и бежал, зная, что они режут головы, но имел несчастье быть пойманным, попросил, чтобы его расстреляли.

Генерал Орлов, как и Раевский и другие прогрессивные офицеры, был уверен, что побегов можно избежать, но для этого надобно создать солдату минимальные человеческие условия.

Раевский долго и упорно изучал причины побега девяти солдат. Он вникал во все подробности учебы и быта солдат, со многими беседовал, как говорят, по душам. Солдат Деркач во время разговора вначале плакал, а потом доверительно поведал:

— Я, господин капитан, сосчитал, что только в роте имеется двадцать четыре начальника, кои имеют право наказывать солдата по 200–300 ударов палками.

— Я с вами согласен, но, прошу вас, более об этом никому не говорите. Генерал Орлов не даст в обиду вашего брата.

21 января Раевский возвратился из командировки и рапортом на имя командира полка, а в копии генералу Орлову донес: «…Господин подпоручик Нер палками наказывал мало, но сильно и жестоко бил людей своеручно по зубам… В 4-й егерской роте фельдфебель Садовский, кроме жестоких побоев, своеручно по зубам, наказывал даже и по сие время некоторых палками и тесаками… Но что всего хуже, что фельдфебель удерживал часть провианта как на квартирах, так и в карауле, и когда нижние чины стали требовать отчета и пополнения провианта, то удары по зубам были его единственным ответом. 5-й егерской роте, где прежде побоев не было и где в таком большом количестве открылись ныне, все от первого до последнего показали, что подпоручик Андреевский со вступлением своего в командование не встречал иначе роты, как самыми жестокими ругательствами и поносительными выражениями, унижающими не только звание воина, но и самое человечество. По опросу оказалось, что по принятию роты за учение наказывали от 100 до 300 ударов палками, что и в штрафную книжку не заносилось. Побои же по зубам, по голове и прочим частям корпуса солдаты не ставят в счет — унтер-офицеры Назаров и Донец не только жестоко били людей по зубам, но первый весьма часто грызет людей за уши и за лицо. Во время квартирования по деревням в декабре месяце за целый месяц солдаты не получали провианта, говорили им, что они кормят их из милости, а на жалобу нижних чинов на жителей господин поручик Андреевский никакого удовлетворения никому и никогда не делал… Я другой причины побоев открыть не мог, как от обхождения командиров вообще к своим подчиненным, доказательством сему служить может, что из 2-й карабинерной и 5-й егерской только были бежавшие».