Владимир Ковалевский: трагедия нигилиста - [30]

«Он занялся делом небезвыгодным в материальном отношении (истинные выгоды, какие извлекал Ковалевский, были Зайцеву, конечно, известны! — С.Р.) и делавшим ему честь в нравственном (курсив мой. — С.Р.), именно изданием книжек по части естествознания [...]. Это было время моды на этот предмет, не столь компрометирующий, как вопросы политические [...], однако и не лишенный некоторого якобы оппозиционного интереса. Вскоре его имя, неизвестное вне кружков, просияло и неразрывно слилось с именами Фогта, Молешотта, Сеченова, Дарвина».

Как ни силился в приведенном отрывке Зайцев опорочить бывшего друга, ему это не удалось. Подлинное же его отношение к книгам «якобы оппозиционного интереса» можно понять из высказывания, сделанного им по другому поводу:

«Мы были глубоко убеждены в том, что боремся за счастье всего человечества, и каждый из нас охотно пошел бы на эшафот и сложил свою голову за Молешотта и Дарвина».

Через двадцать лет после смерти Владимира Онуфриевича известный библиограф П.В.Быков откликнулся на эту годовщину статьей. Особо подчеркнув просветительскую роль осуществленных им изданий, Быков выразил уверенность, что имя Ковалевского «останется жить» не только в науке, но и «в истории нашей общественности».

В этой оценке нет преувеличения.

Благодаря стараниям Владимира Ковалевского русскому читателю впервые становились доступными — нередко сразу же после, а иногда и прежде выхода в свет на языке оригинала — труды Агассиса, Брема, Вирхова, Дарвина, Келликера, Кюне, Лейкарта, Фогта, Молешотта, Гексли, Ляйелла, Гоппе...

Все это — классики естествознания. Но не все они считались классиками уже в то время. Требовались огромная начитанность в естественных науках, прочные связи с русскими и зарубежными учеными, требовалась, наконец, особая интуиция, чтобы из моря научной и научно-популярной литературы, наполнявшей книжный рынок Европы, выуживать действительно выдающиеся, нетленные произведения. И само собой, в этом море надо было ориентироваться. То есть следить за наукой, за ее движением, понимать, что в ней нарождается, а что отживает...

Впоследствии, занявшись наконец научными исследованиями, Ковалевский сокрушался, что «потерял столько драгоценных лет». В одном из писем брату он писал, что «при энергии и страсти к делу, которые я помню в себе, когда был в III, II и I классах Училища, мог бы броситься в теоретическую часть и сделать очень много». «Какое зло, что мы в наши юные годы, т.е. от 16 до 19, 20, не натолкнулись ни на одного истинно разумного и хорошего человека, который бы побудил нас и особенно меня тогда уже переменить карьеру. Кроме того, опять не могу не бранить тебя, как ты [...] мог потерпеть, чтобы я по окончании курса и приезда за границу не принялся тотчас за естественные науки, а сидел два года за какою-то гнусностью. Затем 5 лет издательства — это просто ужас».

Сокрушаясь вместе с Владимиром Онуфриевичем, можем ли мы, однако, столь уж безоговорочно включить в его скорбный реестр «5 лет издательства»? Ведь в эти годы ему пришлось проработать столько научных произведений, сколько не могли одолеть и десять самых способных студентов. И дело не только в количестве знаний, вольно или невольно приобретенных издателем. Отбирая научные труды для перевода и издания, общаясь с русскими и иностранными учеными — своими авторами и переводчиками, определяя, что следует, а что не следует издавать, что сократить в сочинении иностранного автора, как малосущественное, а что, наоборот, дополнить или прокомментировать, Ковалевский должен был каждый раз четко и недвусмысленно определять свою собственную позицию.

«Пробегая эти очерки знаменитого зоолога и геолога, — писал Ковалевский в «Предисловии издания» к книге известного противника Дарвина Луи Агассиса «Геологические очерки», — читатель, может быть, будет по временам неприятно поражен, встречая опровержения и противоречия на некоторые из теорий и взглядов, которые он благодаря новейшему направлению зоологии и геологии привык считать почти за аксиомы. Несмотря на этот недостаток, свойственный вообще всем произведениям Агассиса (особенно таким, где автор имеет случай вдаться в некоторую полемику), (чтобы высказать это, надо было познакомиться со всем научным творчеством Агассиса! — С.Р.), предлагаемая книга представляет множество несомненных достоинств: она показывает нам чрезвычайно ясно и наглядно постепенное развитие нашей Земли и заселение ее растениями и животными... Картина постепенного обнажения суши от воды и принятия ею тех очертаний, которые мы видим теперь, прослежена и представлена Агассисом так наглядно, что недостатки его состоят только в том недоброжелательстве, с которым автор относится к теории постепенного развития, и в придерживании устарелого взгляда (отвергнутого в настоящее время большинством современных геологов) о совершенной разности творения в различные геологические периоды».

Точка зрения издателя выражена со всей определенностью.

Неудивительно, что с особенной тщательностью и любовью Ковалевский готовил к изданию произведения Дарвина. Он вступил с Дарвином в переписку, во время заграничных поездок навещал его в Дауне и договорился о присылке им корректурных листов. Благодаря этому классический двухтомный труд создателя эволюционной теории «Изменение животных и растений вследствие приручения» появлялся выпусками на русском языке раньше, чем в Англии. На титульном листе этой книги Владимир Онуфриевич не без внутренней гордости смог напечатать: «Перевел с английского с согласия и при содействии автора В.Ковалевский. Под редакцией И.М.Сеченова, ботаническая часть под редакцией А.Герда». На последней странице обложки издатель разъяснял: