Вкусный кусочек счастья - [53]

За время терапии я пришла к самому глубокому и печальному выводу о себе: я двадцать с лишним лет заменяла едой (в той или иной крайности) любовь, комфорт и радость. И в хаотичном детстве, и во взрослой жизни, проникнутой неуверенностью, я все же могла контролировать одну вещь: еду. Когда я нервничала, еда меня подбадривала. Когда тревожилась, еда меня успокаивала. Когда печалилась, еда меня радовала. Когда никого не было дома, еда была моей няней и подругой. Я могла обращаться к еде абсолютно за любой эмоцией.

До этого момента я не понимала, что сбросить вес — значит отвернуться от еды. Предать мою самую лучшую подругу. Но я узнала, что еда не только утешала меня — она и причиняла мне боль. Я, по сути, сорвала с себя все лишние фунты, которые так долго меня защищали, и теперь стояла обнаженная перед всем миром. А еще еда служила связующим звеном для многих моих отношений. Я стала чужой для тех, кого любила, когда хладнокровно отказалась от общего времяпрепровождения. Даже когда семь лет назад умер папа, и мое сердце было по-настоящему разбито, — даже тогда еда помогла мне притупить чувства. Теперь же, оказавшись лицом к лицу с другим видом печали, я уже не могла обратиться к еде, чтобы отвлечься.

Терапия помогла мне разобраться с проблемами, понять их, но не облегчила боль. Чем глубже я копала в поисках корня моих отношений с едой и перееданием, тем хуже я себя чувствовала. Я словно вытащила все свои вещи из всех шкафов, столов и ящиков, свалила их в кучу и теперь рассматривала, не в силах даже убрать обратно. Этот хаос невозможно было просто взять и убрать. Когда я рассказала об этом психотерапевту, та посоветовала мне обратиться к психиатру, который оценит мое состояние и, возможно, пропишет какие-нибудь лекарства в дополнение к моим еженедельным сеансам. Я записалась на ближайшее доступное время.

Когда я села в холодное кожаное кресло в маленьком кабинете доктора, та спросила меня:

— Давайте поговорим о том, как вы себя чувствуете в последнее время. Не очень хорошо?

Я попыталась собрать мысли во что-нибудь более связное, чем плач.

— Я не то, что хочу умереть, — начала я, потом снова замолчала, подбирая слова. — Я просто хочу лечь и долго спать.

— А почему? — Она склонила голову, явно беспокоясь за меня.

— Я не знаю, сколько еще смогу терпеть все это. — Я оглядела комнату и посмотрела в окно, словно знаком показывая, что все это — это все вокруг. — Думаю, дело в… жизни, она кажется… такой тяжелой. Невыносимой, и… я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, что делать с собой, чем заполнять время.

Мне уже было неловко. Стыдно из-за того, что не могла просто взять и почувствовать себя получше. Почему удовольствие от жизни не похоже на потерянные ключи от машины — находишь их, и сразу все хорошо?

Она выпрямилась в кресле, потом наклонилась вперед.

— Вы всегда так себя чувствовали?

Я задумчиво опустила взгляд. Печаль, сильнейшая тревога — они действительно казались до странности знакомыми. Судорожный дискомфорт, который я так часто ощущала, казался неотъемлемой, чуть ли не врожденной частью меня. Меня охватила ностальгическая печаль — одно воспоминание за другим.

Мы еще поговорили, и я медленно пришла к выводу, что, возможно, я всегда держала эту тьму где-то внутри себя. Может быть, моя внутренняя личность весит столько же, сколько раньше весило мое тело. И она так же измучена и болит.

Она объяснила мне — более выразительными и наукообразными терминами, — что ей кажется, что я всегда страдала от депрессии. Судя по всему, это наследственное. Может быть, предположила она, именно поэтому папа пил. Чтобы успокоить себя. Чтобы вылечиться самому. Может быть, именно поэтому я ела. Чтобы успокоить себя. Чтобы вылечиться самой.

Я знала, что она права.

Я не думала о своей печали, пока не сбросила все эти 60 килограммов. Но теперь, лишившись притупляющих эмоции вещей — тех, что продают в двойной упаковке и с кремовой начинкой, — я оказалась наедине с собой. Незащищенной от эмоций, которые в течение двадцати лет заедала.

Она прописала мне антидепрессант, сразу предупредив, что это не панацея. Лекарство не сделает меня счастливее и не исправит моих проблем, но поможет поднять тяжелое облако, которое давило на меня и заставляло думать, что все безнадежно. Она хотела, чтобы я увидела что-нибудь кроме серого тумана, где застряла — по крайней мере, на время.

— Принимать лекарства, чтобы исправить дисбаланс — это не выбор легкого пути. Вы пьете лекарство не для того, чтобы почувствовать себя великолепно, а просто для того, чтобы почувствовать себя нормально. — Ее слова успокоили меня. — А справляться с ситуацией вы будете на терапии.

«Справляться? — подумала я. — Смогу ли я вообще с этим когда-нибудь справиться?» Я протрезвела от еды. Я была худой, и теперь мне предстояло восстанавливаться после двадцати лет навязчивого переедания. Я словно вечером напилась до беспамятства, к утру протрезвела, и теперь мне предстояла уборка после большой вечеринки, которую я устроила, а теперь вообще не помню.

На терапию я ходила весь четвертый курс. В конце концов, пусть тяжелый туман и не полностью рассеялся, я поняла, что добилась определенного прогресса. Я поняла, что избегаю (по крайней мере, подсознательно) сильных эмоций, сосредотачиваясь на том, что все-таки