Вкушая Павлову - [5]

Мы выпили пенистого шампанского за невесту — Джонс и я. Джонсу она оказалась не по зубам. Позыв к повторению.

Неужели друг Лу Саломе^{15}, Ницше, прав, когда утверждает, что мы все бесконечно повторяемся. Начнусь ли я вновь в Моравии?

О, Боже! Вся эта боль и радость. В этом Эдеме. На иврите это слово означает радость. То же самое, что Фрейд по-немецки.

глава 3

И снова Анна склоняется надо мной в темноте. Кажется, я стонал. Она смачивает мне лоб фланелевой тряпочкой. У нее такое мягкое прикосновение. Я хватаю ее за другую руку.

— Завтра, — заплетающимся языком говорю я. — Это стало бессмысленным, дорогая.

— Нет, папа, прошу тебя. Не завтра. Послезавтра.

— Ну ладно, посмотрим. Может, я смогу вынести еще один день.

Она утыкается лицом в мою ладонь, и я чувствую ее слезы.

На рассвете приходит Шур. Я говорю ему: «Еще нет», и он кивает. Когда он наполняет шприц, я шепчу: «Не переборщите».

С ним женщина по имени Марта. У нее печальные глаза, седые волосы и впалые щеки. Она напоминает мне Анну, только у Анны волосы черные, а глаза все еще горят огнем, который мог бы привлечь мужчин. Я обидел Марту. Я назвал ее нашей служанкой, но это неверно; Марта, конечно, моя жена. Когда-то давным-давно я писал ей страстные письма, умоляя хранить мне верность.

В эти воспоминания неизбежно вкрадываются ошибки. Кажется, я назвал своего отца Иосифом, хотя на самом деле его имя было Якоб. Наоборот, это я, будучи его старшим сыном от Амалии, всегда отождествлял себя с Иосифом. Наверно, мне трудно представить себе, что мой тихий отец (как-то раз гой сбил с него шапку, и отец полез за ней в канаву) станет бороться с ангелом.^{16}

Еще более странной ошибкой в этом повествовании является то, что нашу верную служанку Паулу я стал называть Паули^{17}. Хотя Паули родился в Вене в 1900 году, когда появилось мое «Толкование сновидений», я не уверен, что вообще когда-либо встречался с ним. Но Эйнштейн рекомендовал мне его статью, написанную для энциклопедии, в качестве лучшего популярного изложения теории относительности. Я попытался было раздобыть эту энциклопедию, но оказалось, что найти ее нелегко, и я отказался от этой затеи. Однако имя Паули с тех пор возникало еще несколько раз. Помню, как-то мне рассказали о ссоре, случившейся между Паули и Бором во время публичной лекции в Дании. Паули выдвигал какую-то новую идею в квантовой физике (вообще-то мне кажется, что на самом деле это была концепция множественного, всеобщего коитуса, о которой первыми заговорили каббалисты), но тут Бор вскочил со своего места и воскликнул: «Эта идея недостаточно безумна, чтобы быть правильной!» А Паули возразил: «Нет, она достаточно безумна!»

И, конечно, он был прав. Воображение дает сбой, когда пытаешься представить миллионы богоподобных существ, сплетшиеся в сладострастных объятиях, чтобы продолжить жизнь на земле. Идея безумная, но обладающая определенной эстетической мощью и простотой.

Вероятно, по ассоциации со снами, с моей книгой сновидений, Паоло этим бабьим летом и отправился через кобылье поле, чтобы принести стакан лимонада для моей дочери Франчески.^{18}

Я поглаживаю Венеру. Ее в свой последний приезд подарила мне мой парижский друг Мари Бонапарт. Венера обнажена лишь по пояс, а все, что ниже, — прикрыто. Она держит в руке зеркало.

Внезапно опять завыла баньши — ее пронзительный вопль то усиливается, то стихает. Анна, сидящая с книгой у моих ног, в панике вскакивает и бежит в дом. Возвращается с двумя египетскими масками, одну из которых пытается надеть на меня. Я не даюсь. Маски мне больше ни к чему. Анна уступает, качая головой, и кладет обе маски на землю. Она садится на траву, прикрывает ноги широкой коричневой юбкой и вновь погружается в чтение.

Пусть баньши воют, пусть в синем безоблачном небе появляются демоны.

Вой прекращается. Наступает тишина. Слышно только жужжание насекомых. По подлокотнику садового кресла ползают муравьи. У них тоже есть свои Адам и Ева, свой Моисей, свой Иаков, свое священное писание, свое вавилонское пленение, свое Красное море, своя литература, свой Шекспир. Свой Фрейд.

Снова воет баньши, на этот раз протяжно, монотонно. Анна успокаивается. «Еще одна ложная тревога, — говорит она. — Ты был прав, папа. Ты всегда прав». Ее слова, одновременно уважительные и раздраженные, напомнили мне об одной из моих оставшихся дома сестер. Тетушек привлекает капелька джема. «Квубницный дзем! Квубницный дзем!» Тонкий голосок малютки Анны. Ее первое сновидение.

Отец приехал во Фрайберг в середине прошлого века к своему деду, торговцу. Спустя немного времени туда же, во Фрайберг, приехали и оба его сына, Эмануил и Филипп, а с ними — вторая жена отца, та самая Ребекка с горящими глазами. Они жили в одной комнате на втором этаже дома, стоявшего на улице, название которой не припомню. Отцу было тогда около сорока. Через три года он женился на моей матери, Амалии, которой тогда было девятнадцать. Она была ровесницей моих единокровных братьев. Я родился в сорочке и с макушки до пальчиков ног был покрыт черными волосами. Вслед за мной родился Юлий. К счастью, через несколько месяцев он умер. Потом появилось пять девочек: Анна, Роза, Митци, Дольфи и Полина, и, наконец, родился второй брат, Александр. В раннем детстве я дружил с моими племянником и племянницей, детьми Эмануила и его жены Марии; звали их Йон и Полина. Как-то, играя на лужайке, мы с Йоном налетели на Полину и отобрали у девочки ее золотые цветы.