Вкус терна на рассвете - [45]

Так прошли эта зима, а затем счастливые весна и лето. Осенью осуществилась мечта Константина — он перешел-таки работать на городской маршрутный автобус. За год кое-что поднакопили, к тому же пенсия Бочкина — ежемесячно чистеньких сто двадцать, и хозяевам удалось наконец почти докомплектовать житейский инвентарь в ногу со временем. Купили к зиме новое пальто Константину, по цигейковой шубе женщинам, новые хромовые сапоги Павлу Ивановичу. Но, несмотря на все эти успехи, неуверенность не сходила с лица Фаины Михайловны: сберкнижка по-прежнему была пуста. И вот однажды вечером, когда вся семья была в сборе, она произнесла с суровой озабоченностью в голосе:

— Серванты у всех у добрых людей, когда же мы купим сервант? Да еще надо думать про телевизор: дрянь какую-нибудь не станем брать, уж возьмем сразу цветной. Тут думай не думай, а придется тебе, Людка, работать.

— Я что ж… — Безответная Людочка только улыбнулась и опустила глаза. Но прежде чем опустить глаза, она на миг обернулась в сторону мужа.

— И думать тут нечего, директива ясна, — хлопнув по столу, утвердил тот. — Хватит, посидела дома в тепле.

С того времени, как пересел на автобус, Константин стал и солидным, и немногословным, и пить почти совсем бросил. Все вопросы по дому он всегда решал коротко: одним хлопком по столу.

— А как же Леночка… — заикнулся было Павел Иванович, но его живо окоротили.

— Черт же! Вот черт настырный! — плачущим басом прогремела Михайловна. — Куда суешься-то? И без тебя головы соображают.

— На пятидневку, — хлопнул по столу Константин. — У нас при базе имеется.

И морозным декабрем Людочка вышла на работу, как и раньше, пошла подсобницей на стройку. Леночку отдали в недельные ясли, ей исполнился год, она уже научилась ходить и произносила «деда», «мама», «баба», «котета» — конфета то есть.

Теперь Павел Иванович после работы уж не летел прямиком домой, а ехал трамваем от крытого рынка до далекого Заводского района, к ясли-садовскому комбинату. Очень скоро он там всем надоел: персонал комбината раздражало, что он часами торчит возле окон, то и дело приникая к промерзлым стеклам, будто шпион, и не поддается ни на какие увещевания и уговоры. А когда он попытался было предложить себя в качестве сторожа, его с шумом-треском выпроводили: заведующая отчитала Бочкина, что он проявляет такое недоверие к коллективу лучшего в городе комбината.

Поздним вечером возвращался Павел Иванович домой, молча ужинал на кухне и тоскливо переглядывался с Людочкой, которая выходила посидеть возле него. Она принималась плакать, уткнув лицо в кухонное полотенце, очень тихо, чтобы свекровь не услыхала, и тогда Павел Иванович беспомощно застывал над тарелкой, зажав в кулаке ложку. Поужинав, он уныло тащился в большую залу, где метались в темноте разноцветные сполохи от нового телевизора, устраивался в уголочке дивана и тупо смотрел на экран, в котором что-то мелькало. Жена и пасынок не обращали на него внимания, погруженные в созерцанье.

Лишь в пятницу вечером дом для Павла Ивановича становился домом, и трое любящих радостно возились в маленькой спальне, вдали от телевизора, и старый человек снова и снова приставал к девчушке с просьбой: «Скажи, Леночка, деда!» — на что всегда получал желаемый ответ. Умиротворенная, усталая от ласки, Леночка засыпала наконец, а Павел Иванович и Людочка молча сидели по разные стороны детской кроватки и глядели на личико спящего ребенка, как смотрят обычно люди на текучую воду, на ровно мерцающий огонь… Но проходили два коротких дня, и снова Леночку от них забирали.

Однажды заявился Бочкин с работы под хмельком. С ним такое порой случалось, хотя и очень редко. И всегда это приводило к дурным для него последствиям.

Как и обычно при подобных случаях, в этот вечер Павел Иванович начал с приветствия, войдя в квартиру:

— Ну, здорово, Тарусеевы!

— Мам, а мам! Ты слышишь? Черт-то наш грамульку принял, — весело осклабясь, прокричал Константин, открывший дверь на длинный звонок отчима.

— Слышу, — донесся из большой комнаты хмурый голос матери.

— А желаю я всем вам здоровья и приятного аппетита и чтоб вы повесились оба на одном суку, проходимцы! — торжественно и весело пожелал Павел Иванович.

— Ладно, иди продрыхнись, — добродушно отмахнулся Константин и ушел в полутемную залу.

Павел Иванович, не разувшись, прошел вслед за ним и включил свет. Тарусеевы одновременно повернули к нему лица — с одинаковыми, ничего хорошего не обещающими глазами.

— Ты чего это? Обнаглел, что ли? Смотри у меня! — пригрозил Константин, не поднимаясь с кресла, на котором успел уже с удобством развалиться.

— Тише! Тише, говорю! — повел на него пальцем отчим. — Я желаю, как я есть хозяин, объявить вам одно решение…

— Ну и черт! Черт ты и есть болотный. Да ты здесь такой хозяин… да я тебе такого хозяина… — С этим Константин вспрыгнул с кресла, схватил Бочкина поперек туловища и, согнув его пополам, задом наперед понес из комнаты.

— Коська, брось. Ну куда ты его? — недовольным голосом проговорила мать.

— Пойду суну его головой в мусорный бак, — заявил сын.

— Брось! Оста-а-авь! Сыми с него сапоги да пусть ползет спать! — крикнула Фаина Михайловна вслед.