Вкус Парижа - [16]

В модерном Париже я тосковал по Тегерану, по дребезжанью колокольчиков верблюжьих караванов, бредущих на Большой базар, по запаху поднимаемой ими пыли, по журчанию арыка, текущего вдоль глухих каменных оград, через которые перевешиваются ветви абрикосов и гранатов, по воплям муэдзинов на рассвете. Восток впитывается в человека глубже аромата специй. А может, я тосковал по своей юности, по тем временам, когда ещё только прибыл в столицу Персии из Решта. Тогда я пытался забыть войну, расстрел моих больных, мучительный путь в Тегеран с колонной беженцев. Мне было тридцать лет, жизнь казалась ужасной, безнадёжной, бессмысленной, пустой и прожитой. Зато я был одинок, свободен и бесстрашен. По утрам я ставил клизмы пухлому предшественнику нынешнего шаха, а в остальное время изучал фарси, фотографировал красочный Большой базар, пытался осилить «Шахнаме» в оригинале и пил «сингл молт» с содовой в отеле «Кларидж». Я ничего не ждал, ни на что не надеялся и ничего не планировал до тех пор, пока на пороге моего дома не застрелили моего друга и тогдашнего жениха Елены – полковника Турова. То убийство заставило меня очнуться и изменило мою жизнь3. Спустя год мы с Еленой поженились. Теперь я отчаянно скучал по лепету фонтана в нашем саду, по ночам на плоской крыше под звёздным небом, по сладкому запаху горячего кизяка на рассвете, по свету в кухонном окне, встречавшему меня вечерами. Никакие варьете с полуголыми негритянками не могли возместить мне смысл и счастье тегеранского существования.

На сей раз меня принял секретарь посольства – месье Гаффари. В соответствии с персидскими правилами вежливости поинтересовался, как поживает достойнейшая Елена-ханум. Я уверил его, что прекрасно.

Гаффари согласно покивал головой и без явной связи заметил:

– Что же теперь будет с кроватью для Его императорского величества? Вы меня обнадёжили, что этот Люпон-ага нам поможет. Я уже дал своё слово интенданту Голестана, что мы раздобудем для шахиншаха настоящий шедевр!

На днях Гаффари сокрушался, что не может найти для тегеранского дворца шаха подобающее ложе, и я пообещал, что попрошу жену привлечь к поискам её нового знакомого, ведущего эксперта французского антиквариата. Теперь месье Гаффари придётся самому откапывать обещанный раритет.

Я перевёл разговор на более приятную тему:

– Говорят, ваш племянник стал доктором медицины?

Гаффари приободрился, с гордостью перечислил достижения выпускника Сорбонны.

Я вежливо кивнул:

– Иранскому народу нужны свои врачи.

– Давно пора освободиться от услуг неверных, – согласился со мной Гаффари. Спохватившись, добавил: – Вас, многоуважаемый дженаб-а-доктор, это, разумеется, не касается. Каждый день я молюсь милосердному Аллаху, чтобы вам открылась истина, и уверен, что мои молитвы будут отвечены. Наш великий шах достоин того, чтобы его здоровье охранял правоверный.

Я не стал спорить, выудил из саквояжа коробку, открыл, показал двенадцать больших, плотно закупоренных склянок:

– Огаи-Гаффари, у меня тут новейшие антисептики и анестетики, которые могут пригодиться для шаха в Тегеране. До тех пор, конечно, пока не найдётся правоверный врач, способный принести Его императорскому величеству больше пользы. Пожалуйста, запечатайте коробку и спрячьте к остальным медикаментам. Очень важно, чтобы все предназначенные для шаха лекарства остались стерильными и нетронутыми.

Я уже хранил в посольстве небольшую аптечку самых современных лекарств, которые собирал не столько для здорового шаха, сколько для своих хворых стариков в богадельне, так что просьба секретаря не удивила. Под плотной картонкой на дне коробки покоился браунинг. Бутыли весили около семи килограммов, и добавочные полкилограмма пистолета при этом уже не ощущались.

Завершив визит очередной порцией непременных вежливостей, я поспешил домой.

Приближался полдень, когда к нам грозился нагрянуть инспектор Валюбер.

Ровно в двенадцать на пороге возникли запылённый серый костюм, котелок и толстые роговые очки, под которыми прятался инспектор.

– Рутинный опрос свидетельницы, – пояснил он с равнодушной усталостью, после чего весьма дотошно расспросил Елену о вчерашнем вечере. – Мадам, вы курите?

– Очень редко.

– А какие сигареты?

– «Лаки Страйк».

– Окурок «Лаки страйк» нашли под мостом Турнель.

Я разозлился:

– Извините, инспектор, весь Париж усыпан такими окурками. Он мог валяться там уже вечность!

– Он был свежим. От него ещё пахло табаком.

– Кто угодно мог, проходя, швырнуть его – хоть с моста, хоть с набережной.

– Окурок был раздавлен каблуком. Кто-то выкурил его, стоя под самым мостом.

– Инспектор, если на то пошло, то вчера мадам Люпон курила именно «Лаки Страйк». Интересно, встречались ли в криминалистике случаи сговора между женой и любовником с целью убийства опостылевшего мужа?

– Вы полагаете, следствие не проверило эту гипотезу? Консьержка засвидетельствовала, что месье Бартель пришёл в гости к мадам Люпон в восемь вечера и оба оставались в квартире до половины двенадцатого. Соседи тоже видели, что его мерседес всё это время стоял напротив её дома.

– Вам не кажется, что такой своевременный и откровенный визит смахивает на попытку создать алиби? Что если это было заказное убийство?