Вкус Парижа - [18]

– Даже шестицилиндровый автомобиль не смог бы домчаться так быстро.

Я не сдавался:

– А как насчёт аэроплана?

Инспектор хмыкнул:

– Вы и в самом деле боретесь за свою жену как лев. И перелёт Линдберга, кажется, оказал на вас чрезмерное впечатление. Мадемуазель Креспен живёт с матерью, и та подтвердила, что обе провели весь вечер вместе дома. Но, судя по диапазону ваших подозрений, доктор, Люпон и впрямь не успел сообщить вам имя убийцы. Или назвал имя, которое вас не устраивает.

– Единственный человек, в чьей невиновности я уверен, – это моя жена.

– Поделитесь со мной, на чём базируется ваша уверенность?

Туше́4, въедливый инспектор Валюбер! Если бы веру мужчины в любимую женщину принимали в суде в качестве достаточного доказательства, мне не пришлось бы искать истинного преступника.

Вслух я сказал:

– К сожалению, невиновность не всегда оставляет следы. Но вдова Люпона, его любовница, Бартель, Додиньи – любой из них гораздо более вероятный подозреваемый, чем моя жена! У каждого из них могли быть мотивы убить его, а Элен два дня назад даже не ведала о его существовании!

– Увы, доктор. Каждый из них был в другом месте, а месье Люпон погиб после того, как оскорбил вашу жену и побежал за ней.

Я привёл последний довод:

– Он с кем-то дрался. Согласитесь, что вряд ли он бил кулаком мою жену и она отодрала ему лацкан.

Инспектор поиграл карандашом:

– Почему «вряд ли»? Может, он ни с кем не дрался, а потащил мадам Воронин под мост, а она сопротивлялась?

Елена возмутилась:

– Меня никто никуда не тащил! Я даже не знала, что он выскочил за мной!

Я скрипнул зубами:

– Не так-то просто стащить по крутой тёмной лестнице без перил упирающуюся женщину. Оба непременно упали бы.

– Мадам, – полюбопытствовал инспектор, – медсестра Тома упоминала, что у вас повреждено колено?

Нет, я был уверен: если бы Люпон потащил Елену под мост, она бы мне об этом рассказала. Конечно, рассказала бы.

– Я была на высоких каблуках и споткнулась, когда бежала к госпиталю.

– От ресторана до госпиталя 850 метров. Вы бежали это расстояние целых двадцать минут?

Елена растерянно оглянулась на меня. Я ничем не мог ей помочь. Меня самого мучили эти лишние десять минут.

– В темноте я заблудилась, и мне пришлось возвращаться.

– Как вы могли заблудиться? Вы же шли по набережной, вдоль реки. Вы не заметили собор Нотр-Дам?

Она дрожащими пальцами заправила волосы за ухо:

– Было очень темно, и мне было страшно. Только на мосту Сен-Мишель я обнаружила, что пробежала мимо Малого моста, и мне пришлось вернуться обратно.

Валюбер выудил из портфеля документ, положил перед ней:

– Мадам Ворони́н, будьте добры, подпишитесь вот тут. Это обязательство не покидать Париж. И я вынужден забрать ваш паспорт. Как только убийца будет найден, вы получите его обратно.

Елена покорно придвинула к себе бумагу, я возмутился:

– С какой стати? У моей жены не было никакого мотива.

Валюбер снял очки, протёр глаза. Те оказались усталыми и бесцветными, под ними висели сизые мешки.

– Расследование будет продолжаться, это только начало, не волнуйтесь. Мы не знаем, что произошло после того, как месье Люпон выбежал за вашей женой. Мы только знаем, что мадам Ворони́н появилась в больнице спустя двадцать минут, и за это время кто-то ранил Люпона. Кстати, я попрошу вас обоих завтра зайти в полицейское управление на Кэ д'Орфевр5, спросите там меня. Вам придётся сдать отпечатки пальцев. Это тоже общая мера для всех подследственных.

– А я тоже подследственный? Я-то каким образом мог стрелять в месье Люпона? Я безотлучно находился в больнице.

– Ваши отпечатки, доктор, мы берём, только чтобы нам было легче разобраться. Вы ведь дотрагивались до этих ключей, например.

Валюбер отвечал достаточно любезно и терпеливо, но так, словно хотел убедить нас в том, что, кроме моей жены, убить Люпона было просто некому.

После его ухода Елена подошла ко мне, прижалась, крепко обхватив меня за шею:

– Саш, прости. Столько неприятностей из-за меня…

Я должен был почувствовать, как ей страшно, как одиноко, как нужна моя поддержка, да я и почувствовал, но был слишком взбешён, чтобы утешать её. В голове неистово крутился водоворот из всего услышанного, в нём тонули мои надежды доказать её невиновность. Именно это казалось мне самым важным, а вовсе не её настроения.

Я раздражённо ответил:

– Неприятности в основном не из-за тебя, а из-за того, что Люпона застрелили.

– Да, но всё равно получилось ужасно. Он такой оказался отвратительный тип! – она разомкнула оставшееся безответным объятие. – Я, конечно, не радуюсь его смерти, но мне его совсем не жалко. – Отступила на шаг: – Ты ведь не подозреваешь меня?

– Елена, это недостойный нас вопрос. Ты взрослая женщина, ты моя жена. Разумеется, я не подозреваю тебя в убийстве. Но да, если ты хочешь, чтобы я ответил откровенно – я думаю, что твой образ жизни в Париже был легкомысленным.

Её плечи поникли, словно из неё выпустили воздух. Она отвернулась и ушла в спальню. Мне бы догнать её, сказать, что люблю её, а ещё лучше – заняться с ней любовью. Но мне было не до её капризов. У меня самого настроение было хуже некуда, и я видел лишь один способ всё поправить – найти убийцу Люпона. Я заперся в кабинете с кипой газет и принялся искать в журналистских репортажах какую-нибудь зацепку для расследования. Почему я был так чёрств? Винил её? Ревновал? Осуждал? Неосознанно мстил ей за собственный страх и собственную беспомощность? А может, просто когда любимый человек беззащитен, слаб и нуждается в нашей любви и ласке, мы начинаем выделять их скупее?