Вкус любви - [80]

— Я не знаю, — отвечает Месье. — Что мне нужно сказать, Элли?

— Тебе этого не хочется? — спрашиваю я новым для себя тоном, полным чувственности куртизанки, подыскивающей наилучшие аргументы.

— Ты же знаешь, очень хочется. Как только я вижу тебя, сразу возбуждаюсь.

(Месье во многих отношениях напоминает «Затмение» группы Pink Floyd: на короткие мгновения слова, которые он выбирает, вспыхивают во мне и уводят меня за тысячу световых лет от того места, где я нахожусь, одному Богу известно куда — туда, где все, о чем он говорит, обязательно сбывается.)

— Тогда скажи мне, что мы встретимся. Нет ничего проще, чем снова оказаться вместе в гостиничном номере во вторник утром.

— Я бы очень этого хотел. Ты прекрасно знаешь.

— Так давай это сделаем! Ты все время повторяешь: «Ты прекрасно знаешь», но я совершенно ничего не знаю. Ты говоришь со мной так, словно умираешь от желания увидеть меня, но на самом деле старательно избегаешь меня. Думаешь, мне было просто это пережить? Ты неожиданно пропал. Если все кончено, я хочу, чтобы ты мне об этом сказал.

— Но я совсем не хочу тебе такое говорить. Я не могу сказать тебе подобное, это было бы непорядочно с моей стороны. Ну что ты делаешь, дебил? Паркуешься или нет?

В пелене звуков, заглушающей его голос, я смутно различаю шум его автомобиля и еще более далекий гул парижских улиц. Я сдерживаю вздох, который показал бы Месье, как сильно мне не хватает этого города, но сильнее моей тоски по Парижу желание оказаться сейчас рядом с ним в машине, чтобы видеть его, поскольку я на сто процентов уверена: на таком расстоянии он не сможет запретить себе прикоснуться ко мне. А в конечном итоге именно это мне и нужно. Вечер, опускающийся на улицы квартала Марэ, и руки Месье, щупающие меня под платьем, пока он объясняет, — но его слова уже не имеют смысла, — почему наша история не имеет права на жизнь?

Закончив ругать нерадивого водителя, он продолжает:

— Извини, но эти придурки совершенно не умеют ездить. Ты просто не осознаешь, что твое положение в тысячу раз проще, чем у меня.

— Но в чем? Объясни мне, в чем мне проще, поскольку лично я уверена: именно ты находишься в более выгодном положении.

— Я?

— Да, ты. У тебя есть жена, работа и плюс к этому еще и симпатичная девчонка, которая не просит ни о чем другом, кроме секса. У тебя есть все.

— Ты переворачиваешь все с ног на голову. Тебе двадцать лет, ты ни к чему не привязана, целый мир принадлежит тебе. А я должен считаться со всеми своими обязательствами. Поверь мне, тебе гораздо легче.

— Но это НЕ ТАК! — воскликнула я, позабыв о том, что меня слушает Люси, а мой отец всего в нескольких шагах разжигает барбекю. — Это не так и абсолютно несправедливо с твоей стороны. Ты считаешь, что будто бы все случившееся между нами никак на меня не повлияло, словно я все со временем забыла. Тебе не приходило в голову, что я хочу раз и навсегда разобраться с этой историей? Я о многом тебя не прошу, сойдет даже «иди к черту».

— Наша история была столь бурной, что и конец должен быть таким же.

Я встречаю его заявление — достаточно категоричное — долгим нерешительным молчанием, даже если сгораю от желания просто сказать ему: «Но это, милый, отнюдь не бурно. Ты исчез с горизонта, и я не могла к тебе пробиться, как ни пыталась. Это больше смахивает на долгую, мучительную агонию. Выражаясь образно, это как если бы ты сбил меня на своей машине и, решив, что я умерла, оставил на обочине. Только я не умерла.

Что может быть ужаснее для двадцатилетней девчонки смотреть, как весело резвятся ее подружки, и еле поспевать за ними, подволакивая за собой ногу? Это ты должен был висеть на телефоне, набирая бессвязные сообщения, это ты должен был быть на моем месте, а я — на твоем. Чтобы мы дружно над этим посмеялись. Чтобы подумали, какую смерть ты предпочитаешь — быструю или медленную. И я…»

Но погоди. Погоди, погоди, погоди. Почему он говорит мне о конце, если…

— Если ты считаешь, что все кончено, зачем сообщаешь мне о получении моего письма? Тебе следовало поступить как обычно — просто промолчать.

— Я думал о тебе.

Рассудок бессилен против такого аргумента. Месье всегда находит способ перевернуть ситуацию, и получается: я одновременно без ума от ярости и вот-вот лопну от счастья, узнав, что еще живу в его мыслях, пусть даже на короткое мгновение, даже если желание, которое Месье испытывает ко мне, исчезает так же быстро, как появляется.

— Хорошая причина, — вяло соглашаюсь я.

— Ты какая-то странная, — замечает Месье, не подозревая, насколько попал в точку.

— Просто я не понимаю, куда это нас приведет и что мне думать.

Месье тяжело вздыхает.

— Я тоже. Когда ты возвращаешься в Париж?

— Не знаю.

Одного слова, одной даты от Месье хватило бы для того, чтобы я тут же купила обратный билет, но мне нравится, как звучит в моих устах это «не знаю». «Не знаю и знать не хочу».

— Я заезжаю на паркинг, придется тебя оставить. Когда тебе можно перезвонить?

— Когда хочешь, — вздыхаю я, разворачиваясь. — Можешь позвонить завтра, перед работой.

— Ок.

Я кусаю губы изо всех сил, мне нужно вытащить из себя этот P. S., который разрушил бы создавшееся ощущение безразличия: