Вкус любви - [53]

У Месье в его iPod есть все Who[27]: однажды утром, когда он одевался, я услышала, как он напевает «Мое поколение», словно помолодев на двадцать лет за несколько секунд.

Интересно, какая же у него была юность, если он сохранил такие аппетиты и с сединой в волосах? Дело в том, что Месье каждый день выбирает себе разный возраст: от пятнадцати до тридцати двух лет. Как подросток, он быстро заводится и остывает. Даже женившись и обзаведясь детьми, даже в своей одежде хирурга в этой клинике, его стараниями превращенной в игровое поле, Месье не может усидеть на месте, все в нем кипит, кричит: «Я хочу жить, ЖИТЬ». И удовольствие, которое он дарит себе со мной, эти тайком украденные часы, заставляют блестеть его глаза подростка, по нелепой случайности оказавшегося в теле взрослого мужчины.

В одежде Месье явно предпочитает эклектический стиль. Будучи с ним в отеле, как и в клинике, я всегда видела его только в костюме, в высшей степени элегантным, дьявольски соблазнительным. Но окажись я с ним как-нибудь вечером, увидела бы совсем другого человека: в узких черных джинсах, ботинках из крокодиловой кожи в тон с ремнем из той же зверушки, в кожаной куртке. Когда я об этом узнала, то свернулась рядом с ним в позе эмбриона так, чтобы, слушая тот список, нашептываемый мне на ухо, незаметно кусать изнутри свои щеки, не задевая его тщеславия.

— Ты же не собираешься влюбляться в типа, который одевается, как Джонни Холлидей![28] — скажет мне позже Бабетта.

Месье вызывает у меня раздражение по некоторым пунктам: например, из-за того, как он гордится своим жизненным успехом.

Его зазнайство мне еще более невыносимо, чем подобный минус у остальных, потому что хвастаться он может бесконечно. Я прощаю ему это еще меньше, чем десятку других мужчин, с которыми регулярно встречаюсь. Каждый из них по-своему изматывает меня постоянными рассказами о своих достижениях.

Ежедневно, пока я нежусь в своей постели либо встречаюсь с подружками, он исправляет носы, губы и разные уродства, о существовании которых я даже не подозревала. Он вкалывал как проклятый, чтобы занять лучшее место в этой респектабельной профессии. Когда я написала свои несчастные пять страниц, мне показалось, что я целый день отработала на шахте, однако уверена: Месье вкалывал по четырнадцать часов, обрабатывая швы и делая разнообразные пластические операции. Он добился авторитета, никого не подсиживая, — и, думаю, для того, чтобы занимать это место, нужна немалая гуманность.

Месье видел меня всего пять раз и искренне полагает, что знает меня лучше других. Но ему неведомо, что в моем понимании машины, деньги и жизненный успех являются темами, которые лучше всего украшает скромность.

Когда я рассказываю о его хвастовстве Инэс и Бабетте, они относятся к этому с меньшей лояльностью, чем я, проявляющая поистине материнское терпение: очевидно, Месье нуждается в одобрении. Мне тысячу раз хотелось над ним посмеяться, но я никогда не реагировала бурно. Думаю, ограничивалась тем, что поднимала кверху глаза с полуулыбкой на губах, по сути, находя трогательным эту напыщенность оленя в период брачных игр, эту пыль, старательно пускаемую в глаза. Я ощущала свою ценность и наивно считала столь очевидный недостаток последним барьером, который помешает мне влюбиться в него.

Месье всего один раз вызвал у меня безудержный смех, однако это обошлось мне очень дорого.

В то утро Месье решил привнести в наш секс нечто новенькое. Пока я, вцепившись в спинку кровати и прижавшись лицом к обоям на стене, прислушивалась к эху его глухих толчков во мне, Месье сделал вид, что держится за мои бедра, которые только этого и просили, затем — за мои груди, просто тянувшиеся к нему, потом — за мои волосы, которые он всегда сворачивал в хвост и наматывал себе на запястье, и, наконец, без дальнейших церемоний он засунул свои пальцы с каждой стороны моего рта. Точно, как удила лошади. Это произошло так внезапно, что я лишь успела изумленно открыть глаза, чувствуя себя последней пони в низшем из миров, прежде чем Месье принялся тянуть, осторожно, конечно, но не без некоторой твердости, и я попыталась увидеть картину со стороны. По-прежнему ошалевшая, подумала: в конечном итоге нет ничего страшного в том, что меня оседлали, как шотландского пони, ведь я обожала, когда мною овладевали, словно сукой. Лошадь имела тот же смысл.

Размышляя обо всем этом с лицом, изуродованным моим жокеем, я вдруг представила, как бы выглядела, если бы держатели этого маленького отеля в пятнадцатом округе решили повесить зеркало на стену напротив меня: разве можно испытывать влечение к девушке, лицо которой напоминает маску для Хэллоуина?

И мне так нестерпимо захотелось вновь стать возбуждающей (так, как я это понимаю), что я довольно сильно укусила пальцы Месье, эти бесценные пальцы, тут же испытав чувство стыда. Должно быть, он на меня не обиделся, поскольку чуть позже, или в следующую встречу, Месье повторил свой эксперимент, медленно проникая в меня каждым сантиметром своего члена, казавшегося бесконечным. Чувствуя себя бабочкой, проткнутой иголкой, я вибрировала, извивалась, обвив его спину ногами. Я была настолько поглощена этим невероятным удовольствием, что не почувствовала, как подоспели удила. Только вот в этой позиции и, учитывая нетерпение Месье, было ясно: я не смогу вырваться из навязанной им упряжи. И тогда последовала ужасная сцена: его пальцы попытались пробраться между моими зубами, а я принялась вырываться всей душой и телом, закрываясь волосами, обезумев от полного непонимания его настойчивого желания обезобразить меня. А Месье держал меня за шею одной рукой, подавляя мои протесты, и мне снова пришлось прибегнуть к крайнему средству — я с силой впилась зубами в его руку. На долю секунды атмосфера в нашей комнате полностью изменилась, я увидела, как Месье посмотрел на свои пальцы, затем на меня, словно не зная, какое ему принять решение. Думаю, то был единственный раз, когда я увидела оттенок ненависти в желании этого мужчины.