Вкус греха. Долгое прощание - [30]

И он спрятался за спасительное раздражение на неведомого оппонента. Да, я плохой! Но мне нелегко! Кто скажет, что легко? Да и кому легко в этой жизни? Все сложно. Всем. И только тем легко, кто лишен способности размышлять и оценивать свои поступки! Счастливцы! Митя был не лишен, и поэтому иногда ему было тяжко до беспросветной тоски.

Прибыла Нэля. Войдя в их квартиру, так же как и в Москве, воскликнула:

— Ой! Я так соскучилась по своей квартирке! Знаешь, Митя, у меня стало вроде два родных места: Москва и Нью-Йорк, правда! (Киев она почему-то не упомянула), а у тебя?

— Тоже, — ответил Митя, хотя совсем не знал, что ответить на такой вопрос. Лучше согласиться, чтобы не нарваться на длительную беседу.

Ночью Митя заметил, что Нэлин животик затвердел и стал выпуклым. Это его возбудило, и он загорелся, теперь долгое время он может себя не сдерживать — в этом было немыслимое наслаждение!

Уже под утро они тихо и расслабленно говорили о будущей их дочери, которую Нэля, вопреки всем родственным именам хотела назвать Марианной. Митя согласился, хотя его кольнуло наличие в этом двойном имени — Анны…

А на следующий день Митя улетел в Аргентину.

В Москве настало безлистное, с пронзительными ветрами, сухой серой землей и резкими морозными утрами время.

Зима без снега.

Вера сомнамбулически брела по бульвару и думала о том, что вот и она беременна от Мити, и что теперь ей делать, и к кому кинуться.

Подружек хватает, и все они помогли бы, и советов надавали, но и протрепались бы… Хоть одному человечку — конечно, с требованием полного сохранения тайны…

И пошла бы тихая, кипящая кипятком молва:

— Знаете комментатора Веру Полянову? Она — беременна, и от кого — неизвестно!..

Но главное, что тревожило ее, — рожать или делать аборт. Последнее вызывало отвращение и страх, но возможно — придется. А если родить?

Ее брат собирается жениться… На черта ему сестра, родившая неизвестно от кого, не замужем, одинокая, с пищащим мальчиком (Вера почему-то была уверена, что это мальчик, и называла его про себя только Митей) в одной квартире…

А когда пузо полезет на нос? Что она скажет на работе?

Это, правда, меньше заботило ее — уйдет в отпуск и слышать, что о ней говорят, она не будет. Поговорят и забудут. Не это самое страшное.

Брат. Их общая квартира. Девица, которая станет его женой, Вера видела ее, — щучка.

Необходимо, позарез, хоть с кем-то поговорить, на что-то решиться… О Мите она вспоминала вовсе не со злостью. Он не виноват, что она почти до тридцати проходила в девицах! И не дурочка она из глухомани, чтобы не понять, что бывает, когда люди так любят друг друга. Конечно, он мог бы… Но и она!

На том она закрывала эту тему, чтобы не начать злиться на Митю. Она сделала все сама. И точка.

И вдруг внезапно, как все гениальное, ей упала прямо с неба мысль: позвонить Лельке!.. Елене Николаевне, ее бывшей подруге и по совместительству первой Митиной любови. Ведь были же они подругами? Конечно, отношения у них уже не те, — какие-то тайно прохладные, наружу же — светские и милейшие. Ха-ха!!! Теперь они с Лелькой почти родные! Вера не откроет ей, кто отец, — зачем бередить…

Как она раньше не додумалась! Хорошо, что не позже. По ее подсчетам, у нее катил к концу третий месяц, пора было срочно на чем-то останавливаться…

Она пришла домой, братец, к счастью, отсутствовал и, налив себе чашку кофе, с ходу, чтобы не раздумывать и не отказаться от идеи, — позвонила.

Ответил юношеский басок, крикнул в глубь квартиры:

— Мам! Тебя!

Вера сначала удивилась, но, подсчитав, поняла, что Лельке уже к сорока и парню, видимо, уже лет шестнадцать — восемнадцать…

Подошла Елена Николаевна, не сразу узнала Веру, а когда узнала, стала суховата:

— Здравствуй, вот уже и не узнаю тебя… Куда пропала?

— Повод серьезный, — сразу решила Вера брать быка за рога, — а не звонила… Ведь ты тоже… Мне надо с тобой встретиться, Лелька, — сказала она по-прежнему, как раньше, решив, что выяснения отношений уже вполне достаточно. — Ты сможешь?

Она поняла, что выбор она сделала правильный.

Елена не отказала:

— Давай, — сказал она. — Где?

— В кофейном зале Дома журналистов?

Елена Николаевна сразу же отказалась.

Тогда Вера предложила на улице, около их бывшей совместной работы, спросив:

— Ты там работаешь?

На что Лелька ответила, что да, но почти всегда на дому — берет рукописи…

Лельку Вера увидела издали. В пушистой шубке, белом пушистом шарфе, белых высоких сапогах, как всегда элегантная, но несколько безвкусная.

Она улыбалась Вере прохладной улыбкой, которая означала не антипатию, но равнодушие. Так и было. И Вера вполне понимала Лельку.

Они обнялись, коснувшись друг друга холодными щеками, и Вера увидела, что Лелька подурнела и постарела: лицо отяжелело, а огромные голубые глаза, которые всегда скрашивали все Лелины недостатки, стали будто меньше, тусклее и были грубее накрашены.

— Ты хорошо выглядишь, — отметила Елена Николаевна без зависти, но с некоторой горечью.

Вера действительно была хороша. Видимо, новая, зародившаяся в ней жизнь давала отсвет на все: румянели щеки, сверкали глаза, правда прикрытые очками, — близорукость никуда не денешь! Светились цвета меди волосы, присыпанные снегом…