Вкус дыма - [48]

Когда мужчины покончили с едой, женщины увели меня и Кьяртана в кухню, а преподобный завел разговор с мужчинами. Я пыталась подслушать, о чем они говорят, но тетя Роуса взяла меня за руку, усадила Кьяртана к себе на колени и, чтобы отвлечь нас, принялась рассказывать какую-то сказку. Прервалась она, лишь когда в открытую дверь вошли дядя Рагнар и Йоун, неся тело Инги. Лицо ее было прикрыто куском полотна. Я хотела узнать, куда ее несут, и вскочила, чтобы двинуться следом, но тетя Роуса сильней сжала мою руку и рывком притянула к себе. Гудбьёрг торопливо сообщила: преподобный, мол, сказал, что с похоронами придется подождать до весны, потому что земля на кладбище промерзла насквозь, а потому мою бедную приемную маму положат в какой-нибудь кладовой и будут хранить там до тех пор, пока земля не оттает и не удастся выкопать могилу. Мы подошли к дверному проему и смотрели, как уносят Ингу.

Преподобный шел по коридору вслед за Бьёрном. Я услышала, как он говорит: «По крайней мере, у тебя будет достаточно времени сладить гробы». Затем он предложил поместить Ингу в амбар.

– Там слишком тепло, – ответил мой приемный отец.

Дядя Рагнар и Йоун устроили Ингу в кладовой, рядом с мертвой малышкой. Вначале ее положили на мешок с солью, но потом дядя Рагнар указал, что надобность в соли может возникнуть скорее, нежели возможность похоронить Ингу, а потому соль заменили на сушеную рыбу, и я слышала, как пощелкивают сухие тресковые косточки под тяжестью тела.

– Когда ее похоронили? – спросил Тоути. Ему вдруг стало душно и страшно в полумраке бадстовы, среди приглушенного клацанья спиц и свистящего шороха шерстяных ниток.

– Со временем, – ответила Агнес. – Инга и ее ребенок пробыли в кладовой до конца зимы. Всякий раз, когда мне нужно было принести масла для ламп или помочь Йоуну перекатить какой-нибудь бочонок в кухонный чулан, я видела их тела, сложенные в углу, на мешках с сушеной рыбой.

Кьяртан не понимал, что произошло с его мамой. О младенце, я думаю, он позабыл, но все время плакал и звал Ингу, сидя на полу в бадстове и подвывая, точно щенок. Пабби не обращал на него внимания, но, когда приезжал дядя Рагнар, Кьяртан неизменно получал подзатыльник. Вскоре он перестал плакать.

Дядя Рагнар, казалось, сидел в Корнсау почти безвылазно – разговаривал с Бьёрном в бадстове или угощал его бренвином. Бьёрн после той бури стал молчаливей прежнего. Когда я приносила ему обед, он не благодарил меня, как раньше, просто брал ложку и начинал есть.

А потом мне сказали, что Бьёрну я больше не нужна. Пришла уже, думается мне, ранняя весна, я была не в духе и отказалась есть обед. Мой приемный отец не сказал мне ни слова, даже не обругал за то, что еда пропадет без толку. Он все время проводил со скотом, у которого от мороза начался падеж, и меня злило, что эти безмозглые создания дороже Бьёрну, чем Кьяртан или я.

Зима пошла на попятный, и в тот день уже немного посветлело, а потому я, поднявшись из-за стола, решила выйти во двор. Никто меня не остановил. Я промчалась по коридору, схватила лопату, стоявшую у входной двери, и принялась расшвыривать снег от порога, наслаждаясь холодком снежинок, тающих на моем разгоряченном лице. Расчистив путь наружу, я отшвырнула лопату и принялась грести снег руками, хватая его большими горстями и бросая насколько могла дальше. Я трудилась так до тех пор, пока не вырыла внушительных размеров яму. Остановившись, чтобы перевести дух, я подняла глаза и разглядела вдалеке черное пятнышко – это опять явился в Корнсау дядя Рагнар. Он поздоровался и спросил, что я делаю во дворе, вся по уши в снегу. Я пояснила, что начала копать могилу для мамы. Дядя Рагнар нахмурился и сказал, что мне не следует звать Ингу мамой и с чего это я вообще такое удумала – хоронить ее у порога, где могилу будут топтать все, кому не лень, а не в освященной земле у церкви.

– Разве не лучше ей лежать в тепле кладовой до тех пор, пока не сможет мирно упокоиться в церковной земле? – спросил он.

Я помотала головой.

– Кладовая холодная, как ведьмины титьки.

– Думай, что говоришь, Агнес! – шикнул дядя Рагнар. – Дурные слова – прямая дорожка к дурным делам.

Тем вечером он сообщил мне, что Бьёрн хочет отказаться от аренды Корнсау и вернуться в Рейкьявик, работать на разделке рыбы. Зима убила мою приемную маму и ее ребенка, а также половину скота, а без жены и без средств, чтобы нанять батрака, Бьёрн больше не может меня содержать. Кьяртан отправился жить к своим дяде и тете, а меня, когда стало теплей, выставили из Корнсау на содержание прихода.

– И так ты стала беспризорной, – сказал Тоути.

Агнес кивнула, прервав вязание, чтобы размять пальцы. И, положив носок на колени, сквозь темноту в упор глянула на Тоути.

– Так я стала нищенкой. Оставленной на милость окружающих, не важно, милосердны они или нет.

* * *

Я проснулась рано, и в бадстове пока что стоит темнота. Мне показалось, что некто наклонился ко мне и зашептал на ухо: «Агнес, Агнес!» Этот шепот и вырвал меня из сновидений, однако рядом нет никого, и в сердце мое вдруг впивается когтями леденящий страх.

Я могла бы поклясться чем угодно, что меня кто-то звал.