Вкус дыма - [33]

Внезапно я осознаю, что один работников – тот самый, которого зовут Гвюндмюндур, – пристально наблюдает за мной. Он отвернул голову вбок, чтобы спрятать ухмылку. Думает, я ничего не замечу.

Мне было четырнадцать, когда мужчины начали смотреть на меня вот так. Я нанялась в Гвюдрунастадир и прибыла туда в марте, неся в белом мешке свои скудные пожитки; голова у меня ныла от туго заплетенных кос. Моя первая взаправдашняя работа. Тогда же на хутор наняли одного молодого парня. Долговязый, с прыщавым лицом, он смотрел на девушек – на меня, Ингибьёрг и Хельгу – так, что мы изо всех сил старались избегать его. По ночам я слышала, как он трогает себя под одеялом – слышала лихорадочную возню, затем сдавленное мычание, а иногда тихий стон.

Тело мое раскачивается маятником, руки движутся сами собой. Я чувствую, как напрягаются мышцы живота. Коса взлетает и опадает, взлетает и опадает, ловит лезвием солнце, и блик его бьет в глаза – словно мне ослепительно подмигивает Господь. Я слежу за тобой, говорит коса, рассекая зеленое травяное море, ловя солнечный свет и отражая его мне в лицо. Работник по имени Гвюндмюндур шумно выдыхает, взмахивает косой и непристойно пялится на мои обнаженные руки. Я взметаю в воздух облако травы и света. Я слежу за тобой, говорит коса.

* * *

Преподобный Тоути вернулся в Корнсау, как и обещал, на следующее утро спозаранку, задолго до того, как солнце поднялось в небо со своего ночного лежбища. Каждая мышца ныла после первого дня сенокоса в Брейдабоулстадуре, и он, скача по дороге к долине Ватнсдалюр, наслаждался холодком, обдувавшим лицо и превращавшим дыхание кобылы в тончайшую дымку у ее ноздрей. Вчера во всем округе начался сенокос, и от вида наполовину скошенных лугов и подсохшей травы, которую сгребли в копны, дабы не отсырела от росы, возникало чувство порядка и довольства. Изобильный север – вот как называлось это великолепие. Всюду, куда ни глянь, по стерне шныряли мелкие птички, клевали насекомых, лишившихся привычного укрытия, а над покатыми крышами местных хуторов и крестьянских домов поднимались причудливые завитки дыма.

По ту сторону реки над Хваммуром близ Корнсау – обширной усадьбой, где, как было известно Тоути, проживал Бьёрн Блёндаль со своим семейством и слугами, – поднималось сразу несколько дымов. Обшитые деревом фасады жилых домов, примыкавших к усадьбе, могли похвастать окнами из настоящего стекла, ослепительно сверкавшими даже сейчас, в неярком утреннем свете. Словно глаза, подумал Тоути, у которого вдруг разыгралось воображение. Он слыхал, что почти все слушания по Идлугастадирскому делу проходили в гостевой комнате этой самой усадьбы – комнате, которая выходила окнами на излучину реки и золотистую бахрому спартины, окаймлявшую берега.

«Хотел бы я знать, что творилось в голове у Агнес, – размышлял Тоути, с другого берега реки вглядываясь в усадьбу. – Что почувствовала она, сидя там, в гостевой комнате, когда было объявлено, что она должна умереть? Глянула ли в окно, увидела ли плывущие по реке льдины?» Возможно, тогда было еще слишком темно, чтобы разглядеть ледоход. Возможно, окна прикрыли плотными занавесями, чтобы свет не пробивался наружу.

Окружной староста Йоун был во дворе у дома. Он и еще один человек – по всей видимости, местный работник, подумал Тоути, – точили косы. Йоун приветственно помахал точильным бруском, нахлобучил шляпу и только тогда двинулся навстречу Тоути.

– Благослови вас Господь, преподобный Торвардур.

– И тебе того же, – бодро ответил Тоути.

– Вы приехали повидаться с ней?

Тоути кивнул.

– Как вам Агнес?

Йоун пожал плечами.

– Жизнь продолжается.

– Она хорошая работница?

– Она хорошая работница, но… – Йоун осекся, не договорив.

Тоути мягко улыбнулся.

– Это лишь на время, Йоун.

Он ободряюще похлопал собеседника по плечу и хотел уже направиться в дом, когда Йоун внезапно сказал:

– Йоун Торвардссон вызвался их убить.

Тоути стремительно обернулся:

– Что?

– Пару недель назад он прискакал в Хваммур и объявил, что готов привести в исполнение приговор Фридрику, Сигге и Агнес. Сказал, что охотно помашет топором за фунт табака. – Йоун покачал головой. – За фунт табака.

– А что сказал Блёндаль?

Йоун поморщился:

– Что, по-вашему, он мог сказать? Торвардссон – никто, мелкая сошка. У Блёндаля на уме другой кандидат, хотя и не все одобряют этот выбор.

Тоути мельком глянул на работника, который привалился к стене дома, ловя каждое их слово.

– И кто бы это мог быть? – спросил Тоути.

Йоун с видимым отвращением помотал головой. За него ответил работник.

– Гвюндмюндур Кетильссон, – громко и отчетливо проговорил он. – Брат Натана.

– Мы можем посидеть в доме, если хочешь, – предложил Тоути, едва не оступившись на каменистом берегу ручья, протекавшего по соседству с хутором Корнсау.

– Мне нравится смотреть, как течет вода, – отозвалась Агнес.

– Что ж, хорошо. – Тоути стер водяные брызги с большого валуна и жестом предложил Агнес сесть. Сам он уселся рядом.

С берега ручья были хорошо видны земли, раскинувшиеся по ту сторону реки. Живописный пейзаж радовал глаз, но Тоути сейчас мог думать только о том, что сказал Йоун касательно палача. Он украдкой глянул на шею Агнес, казавшуюся еще бледнее на фоне камня, и невольно представил, как рассекает ее лезвие топора.