Вкус дыма - [31]

Агнес ногтем большого пальца выудила застрявшую меж зубов крошку и ничего не сказала.

– Ты сказала, что я слишком молод, – заметил Тоути.

– Я оскорбила вас, – отозвалась Агнес с полнейшим равнодушием.

– Я ничуть не оскорбился, – солгал Тоути. – И, однако, Агнес, ты ошибаешься. Да, я молод, но я три долгих года учился на юге, в школе Бессастадира, я знаю латынь, греческий и датский, и Господь избрал меня, дабы направить тебя к искуплению.

Агнес вперила в него немигающий взгляд.

– Нет, преподобный, это я вас избрала.

– Так позволь мне помочь тебе!

Женщина с минуту помолчала. Снова поковыряла в зубах и вытерла руки о фартук.

– Если вы собираетесь поговорить со мной – разговаривайте, как все, по-простому. Преподобный в Стоура-Борге изъяснялся так, будто он сам епископ. Он ожидал, что я буду со слезами припадать к его ногам. Ему бы и в голову не пришло меня выслушать.

– Что ты хотела, чтобы он услышал?

Агнес покачала головой.

– Всякий раз, когда я говорила что-то, мои слова тут же переиначивали и швыряли мне в лицо как оскорбление или обвинение.

Тоути кивнул.

– Ты хотела бы, чтобы я говорил с тобой как обычный человек. И, наверное, хотела бы, чтобы я тебя вы слушал?

Агнес пристально всматривалась в него, подавшись вперед на стуле, и оттого Тоути разглядел, какого необычного цвета у нее глаза. Светло-голубые радужки были цвета льда, с пепельными пятнышками вокруг зрачков, но очерченные по краю тонким черным кольцом.

– Что вы хотите услышать? – спросила она.

Тоути откинулся на спинку стула.

– Я провел нынешнее утро в церкви Ундирфедля. Я отправился туда, чтобы поискать сведения о тебе в приходской книге. Ты сказала, что родом из этой долины.

– И нашли что-нибудь?

– Записи о твоем рождении и конфирмации.

– Что ж, теперь вы знаете, сколько мне лет. – Губы Агнес тронула холодная усмешка.

– Возможно, ты могла бы рассказать мне побольше о своей жизни. О своих родных.

Агнес сделала глубокий вдох и принялась отрешенно наматывать на пальцы нитку из шерстяного клубка.

– У меня нет родных.

– Так не бывает.

Агнес туго обмотала шерстяной ниткой костяшки пальцев, и кончики их побагровели от прилившей крови.

– Допускаю, что вы, преподобный, видели в той самой книге их имена, но с тем же успехом меня могли записать круглой сиротой.

– Почему же?

По ту сторону занавески кашлянули, и из-под края ее показалась пара переминающихся ног в башмаках из рыбьей кожи.

– Войдите! – громко сказал Тоути. Агнес проворно смотала с пальцев шерстяную нитку. В тот же миг занавеска отдернулась вбок, и в проеме возникло веснушчатое лицо Стейны.

– Извините за беспокойство, преподобный, но мама послала меня за ней.

Она торопливо указала на Агнес, и та начала подниматься со стула.

– Мы беседуем, – сказал Тоути.

– Прошу прощенья, преподобный. Дело в сенокосе. Я хочу сказать, уже середина июля, стало быть, сегодня начнут косить траву и будут косить, пока всю не скосят. Ну или пока погода не испортится.

– Стейна, я приехал сюда, чтобы…

Агнес легонько тронула ладонью плечо Тоути и одарила его таким твердым взглядом, что он покорно смолк. И зачарованно смотрел на ее руку с длинными бледными пальцами, на мозоль, которая розовела на большом пальце. Перехватив его взгляд, Агнес убрала руку так же проворно, как прежде положила ее на плечо Тоути.

– Приезжайте завтра, преподобный. Если вам будет угодно. Мы сможем поговорить, пока трава будет просыхать от росы.

* * *

Обидно все же, что я поклялась никому не рассказывать о своем прошлом. В Хваммуре, во время суда, на каждое мое слово бросались с жадностью, точно птицы на корм. Жуткие птицы, одетые в красное, с рядами серебряных пуговиц на груди, с хищно наклоненными головами и острыми клювами, они выискивали в моих словах вину, точно ягоды в зарослях кустарника. Мне не позволяли своими словами пересказать, что произошло, но отбирали мои воспоминания об Идлугастадире, о Натане и превращали их в нечто зловещее; вырвали у меня показания о той ночи и представили меня коварной злоумышленницей. Все, что я ни говорила, у меня отнимали и преображали так, что в конце концов мой собственный рассказ перестал быть моим.

Я полагала, что мне поверят. Когда в крохотной комнатке, где проходил суд, прозвучала барабанная дробь и Блёндаль провозгласил: «Виновна», я оказалась способна думать только об одном: если шелохнешься – рассыплешься на куски, если сделаешь вдох – рухнешь замертво. Они хотят, чтобы ты перестала существовать.

После суда священник из Тьёрна сказал, что я буду гореть в вечном огне, если не обращусь мыслями к грехам своей жизни и не стану молиться о прощении. Как будто молитва могла выполоскать из меня грех. Однако же всякая женщина знает: ткань, единожды сотканную, уже не переделаешь, и единственный способ исправить ошибку – распустить ее на отдельные нитки.

Натан не верил в существование греха. Он говорил, что это всего лишь изъян в характере, неотъемлемый от самой личности. Даже природа, говорил он, отвергает собственные законы ради красоты. Ради творения. Ради того, чтобы не остывала кровь. Ты поймешь, Агнес.

Эти слова он сказал мне после того, как в Стапаре родился двухголовый ягненок. Один из тамошних слуг прибежал в Идлугастадир, чтобы сообщить нам об этом событии, но к тому времени, когда Натан и я прибыли в Стапар, ягненок был уже мертв. Хозяин хутора прикончил его на месте, поскольку счел, что животное проклято. Натан попросил разрешения забрать труп, чтобы произвести вскрытие и узнать, как был устроен изнутри этот диковинный ягненок; но, когда он раскопал захоронение, одна из местных женщин подобралась к нему и прошипела: «Да, отдайте Сатане его отродье!» Я видела, как Натан рассмеялся ей в лицо.