Византийская принцесса - [9]

— Какой ужас! — вскричала Кармезина. — Но, вероятно, он был отважный и косматый воин?

— Отнюдь нет, — возразил Диафеб. — Филипп представлял собою юнца с унылым длинным лицом, похожим на лошадиное. Но у него было доброе сердце, и к тому же он тянулся к прекрасному и поэтому избрал Тиранта своим лучшим другом.

— А что думал об этом сам Тирант? — полюбопытствовала Эстефания, подруга принцессы.

— Мой кузен испытывал к Филиппу сострадание и потому твердо решил назло французскому королю, четверым старшим братьям Филиппа и самой судьбе устроить жизнь бедняги наилучшим образом. И вот мы достигли Сицилии…

— Но ведь вы были на Родосе! — перебила Кармезина.

— Моя госпожа, — возразил Диафеб, — я рассказываю историю о том, как мы, освобождая Родос от мавританских полчищ, вдруг очутились на Сицилии. Это случилось после опасного и долгого плавания…

— Довольно о плавании! — сморщила нос Эстефания. — Мы желаем слушать историю о том, как Тирант устроил жизнь Филиппа наилучшим образом.

— В таком случае, начну с главного: прибыв на Сицилию, Филипп влюбился в дочь сицилийского короля Рикоману, причем с первого взгляда, а Рикомана в свою очередь полюбила его.

— С его-то лошадиным лицом? — возмутилась Эстефания.

— Лошадиное лицо в определенной степени воплощало в себе добрые качества Филиппа, ибо он обладал сердцем коня: горячим, верным, своенравным и прожорливым.

— Я слыхала историю о съеденном сердце, — сказала Кармезина задумчиво, — однако впервые в жизни слышу историю о прожорливом сердце.

Диафеб слегка поклонился ей и продолжил:

— Однако Рикоману начали терзать сомнения: достаточно ли хорош ее избранник. И для того чтобы испытать его, она решила устроить большой пир и созвала сто поваров, и было заколото неисчислимое количество быков, и приготовлены бычачьи хвосты, и печень быков, и тушеная говядина с луком, чесноком и перцем, и фаршированные кишки, и другие великолепные лакомства, не говоря уж о густых соусах и прочем…

— Слушая о быках, можно подумать, что мы находимся в Вавилоне, — сказала Кармезина.

— Да, то были истинные тельцы, — согласился Диафеб, — но вот что случилось дальше. Едва только Филипп очутился за столом, как он быстро схватил краюху хлеба и отрезал своим ножом двенадцать огромных ломтей, дабы затем навалить на них двенадцать кусищ мяса, залить все соусом и съесть. Так он привык поступать у себя дома, в королевском дворце, и я не могу его судить, ибо, имея четверых старших братьев, следует проявлять расторопность при поглощении пищи. Однако Рикомана, увидев такую неумеренность и столь дурные манеры, едва не упала в обморок. По счастью, рядом с Филиппом очутился…

— Тирант! — воскликнула Эстефания и захлопала в ладоши. — Да? Тирант! Я угадала!

— Да, моя прекрасная госпожа, Тирант сразу увидел, какую ужасную оплошность допустил Филипп. Поэтому он быстро положил на каждый ломоть хлеба по золотой монете и с поклоном объяснил королю Сицилии и его дочери, что при королевском доме Франции есть обычай: раздавать милостыню нищим в виде хлеба и денег. Филипп, однако, почти выдал себя, ибо скорчил ужасную гримасу, видя, как его лишают трапезы, а Рикомана сразу же сделалась смертельным врагом Тиранта, ибо Тирант, по ее мнению, некстати встал между истинным Филиппом и Филиппом ложным.

— Но ведь так оно и было, — заметила Кармезина.

— Уверяю вас, ваше высочество, что мой кузен и господин действовал исключительно в интересах Филиппа…

И вот Рикомана решила вновь испытать Филиппа и приготовила для него комнату с двумя постелями. Одна постель была роскошная, достойная королевского сына, а другая скромная, походная.

Рикомана нашла способ отделаться от Тиранта, который все время оставался при Филиппе и нашептывал ему советы касательно того, что он должен делать, дабы не уронить себя в глазах королевской дочери. И едва только Тирант удалился и оставил их наедине, как Рикомана пригласила Филиппа на прогулку.

Когда они вернулись, Рикомана тотчас распрощалась и ушла, а Филиппа служанки проводили в приготовленный для него покой и оставили одного. Филипп начал раздеваться и обнаружил, что порвал штаны. Он позвал служанку и попросил, чтобы та принесла иголку с ниткой. Все это было исполнено.

— А что же Рикомана? — спросила принцесса.

— Рикомана, разумеется, далеко не ушла, она осталась поблизости и, подобравшись к двери в покои Филиппа, подсматривала за ним. Он об этом ничего не знал. Филипп хотел снять штаны и зашить их, но обнаружил у себя прыщ и для начала проколол прыщ иголкой. Затем он воткнул иголку в простую походную кровать, на которой хотел заночевать, и начал раздеваться. Но пока он расшнуровывал свой жипон, очень туго обтягивавший талию и при помощи особого покроя расширявший плечи, кровать пришла в полный беспорядок, и Филипп не смог отыскать воткнутую в нее иголку. Он очень рассердился, сбросил на пол одеяло и покрывала, и все подушки, и всю свою одежду, но иголки так и не нашел. Тогда он с досады улегся спать на роскошную постель и там захрапел. Рикомана же увидела, как он при виде простого ложа пришел в неистовство, и поняла, что перед нею истинный король. Она тотчас решилась отдать Филиппу руку и сердце.