Византийская принцесса - [14]

— У вас такой вид, словно вы пытались покаяться в грехах всего мира.

— Вовсе нет, я был с инспекцией в армии и от усталости дурно выспался… С одним оруженосцем поговорил довольно сурово, а потом с его господином. Это меня огорчило.

— Глупости! — решительно возразил Диафеб. — В прежние времена вы могли убить четырех христианских рыцарей и одного великана в кровавом поединке и после этого не чувствовали ни усталости, ни печали.

— Тогда я был молод.

— Моложе ровно на год.

— Это много, — сказал Тирант. — За единый миг Господь может создать или уничтожить свое творение.

— Для Господа, быть может, и миг — это много, а для нас, грешных и ничтожных, год — небольшой промежуток времени, — промолвил Диафеб. — Недостаточный для того, чтобы состариться.

— А как же дама из Виндабоны? — напомнил Тирант. — Она поседела в течение часа, пока ей рассказывали о той смерти, которую принял ее возлюбленный. И когда повествователи завершили свою горестную повесть, они увидели перед собой на месте цветущей дамы дряхлую старуху.

— Вы говорите об исключениях из правила, а я говорю о самом правиле, — возмутился Диафеб. — И сейчас я вижу одно: вы опять погрузились в скорбь о своей несчастной любви! И при этом вы не желаете знать о том, что любовь ваша вовсе не несчастна, что Кармезина любит вас!

Тирант невольно отодвинулся:

— Только не вздумайте меня снова целовать.

— И в мыслях не было.

— Для чего она может звать меня?

— Для того, что она в вас влюблена. Быть может, она желает показать вам какую-нибудь часть своего тела и даровать вам усладу прикоснуться к ее плечу или колену. Это было бы кстати.

— Совсем некстати! — воскликнул Тирант. — Потому что в сражении я буду думать только о том, что выше колена или ниже плеча, а это повредит силе моего удара.

— Или удвоит эту силу. Женщину и неприятеля надлежит пронзать копьем, и жалок тот мужчина, который лишь бьет плашмя! — с воодушевлением сказал Диафеб.

Тирант поглядел на него тоскливо и долго:

— Полагаете, мне надлежит идти на это свидание?

— Разумеется. Принцесса ведь желает сообщить вам нечто важное — как севастократору. Возможно, это действительно серьезно.

Высказавшись так, Диафеб удалился к себе, а Тирант полночи ворочался на постели. То ему казалось, что принцесса намерена говорить с ним о своей любви, и он воспарял духом, но в следующий же миг черные мысли накрывали его мрачным покрывалом и ниспровергали на землю, и он понимал: речь пойдет о том, что его страсть недозволена.

Под утро он окончательно уверился в том, что принцесса действительно собралась беседовать о внутренней политике византийского двора. Это была такая скучная мысль, что Тирант наконец заснул, но даже и во сне грубое сукно этой мысли неприятно кололо его обнаженное тело.

* * *

Она надела карминово-красное платье, как и подобает девице по имени «Кармезина», и этот красный цвет странно будоражил воображение. Тирант поймал себя на том, что не может не думать о ее девственности.

Желая выразить чистоту своих намерений, Тирант облачился во все белое, а на груди у него сверкало золотое ожерелье.

Он поднялся в покои принцессы, ступая как можно тише, чтобы никого не потревожить во время полуденного отдыха и не вызвать ненужных вопросов. «Как хорошо бьггь пейзанином, — думал Тирант, — и ходить босиком, не опасаясь звона золотых шпор! Да будь я бос, я поднялся бы по этим мраморным ступеням в десять раз быстрее!»

Кармезина, ожидавшая его наверху лестницы, стремительно схватила Тиранта за руку и потащила за тяжелые бархатные занавеси, закрывавшие проход в апартаменты принцессы.

— Хорошо, что вы пришли, севастократор, — задыхаясь, произнесла она.

Он смотрел, как распущенные волосы принцессы прикасаются к ее обнаженному плечу, и понимал, что вот-вот потеряет сознание.

— У меня есть важные сведения для вас, — продолжала она. — Сядьте же. Выпейте прохладительного напитка!

И она подала ему кубок, полный неразбавленного вина. Тирант, не понимая, что делает, отхлебнул раз и другой. Жажда, обычная для столь жаркого времени, отпустила его, зато тело вдруг охватила лихорадка.

Кармезина сказала:

— Какое красивое у вас ожерелье! Оно не может принадлежать человеку не благородному и душой, и телом, и духом.

— Вы правы, моя госпожа, — сказал севастократор. Он поразился тому, как глухо звучит его голос. Недостаточно красивый голос для этих красивых стен, и эхо презирает его. — Вы совершенно правы. Мы нашли это ожерелье при странных обстоятельствах. Видите ли, мы охотились на оленя. Король Сицилии, принц Филипп, принцесса Рикомана, а также магистр Родоса и множество рыцарей. И у всех на шапочках были длинные перья, которые развевались при скачке… И вот мы увидели оленя.

— И кто же увидел его первым? — спросила Кармезина, преспокойно усаживаясь в кресло и скрещивая под юбкой ноги. Тирант это понял по тому, как изменили очертания складки ее одеяния.

Не отвечая на вопрос принцессы, Тирант продолжал:

— Мы погнались за ним и скоро затравили. И когда настала пора снимать с оленя шкуру, мы увидели чудо: под шкурой этого оленя имелось золотое ожерелье и послание на костяной табличке. Эти драгоценные предметы вросли в мясо оленя. И там было написано, что на заре христианской эры ожерелье это вложила в оленя одна благочестивая дева, и оно будет пребывать в теле животного до тех пор, пока самые лучшие рыцари христианского мира не обретут его…