Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) - [59]

В таком случае еще более понятным становится выбор Византии в пользу политического сближения с папством. В союзе с ним, через своеобразное преломление в теории пентархии, получал хотя бы формальное признание подлинно императорский статус византийского автократора. С точки зрения греков, это было возможно только на вселенском соборе. По их мнению, Ферраро-Флорентийский собор мог таковым считаться, поскольку соответствовал древним канонам и являлся воплощением пентархии. Базельский собор, после того как открыто разорвал с папой, должен был утратить в глазах византийцев всякую легитимность. К тому же в Базеле они могли быть представлены лишь наряду с другими европейскими нациями. Это означало иные принципы международного общения и включения Византии в европейскую политику. К этому она скорее всего была не готова вследствие многовековых традиций. В свое время византийский гуманист Димитрий Кидонис призывал отказаться от чувства превосходства над другими народами. Но подобные голоса, как правило, разбивались о глухую стену византийского консерватизма.

Таким образом, выбор византийцев в пользу папы во многом был обусловлен традициями имперского политического мышления, имевшими сильную поддержку со стороны церкви. В этой связи весьма показательно и активное участие византийского патриарха в процессе переговоров с Западом. Император принимал решения, интуитивно руководствуясь при этом прагматическими соображениями, ради которых иногда было возможно поступиться традиционными принципами. Такие случаи всегда вызывали отрицательную реакцию патриарха, с которой императору подчас, приходилось считаться. Именно вопреки мнению патриарха в конце концов было дано принципиальное согласие на проведение вселенского собора на Западе, а не в Византии. Но когда в 1433 г. папский посол Гаратони, пытаясь переиграть конкурентов из Базеля, предложил обратный вариант, то получил поддержку патриарха, который лишь требовал для себя председательского места на соборе. В то же время император занял тогда весьма сдержанную позицию, высказав мнение о том, что не стоит ставить под угрозу так удачно начавшиеся переговоры с Базелем и что в интересах дела он считает для себя возможным поступиться частью своих императорских прерогатив (курсив мой. — Η. П.)[572].

Перед тем как отправиться на Запад, император еще надеялся, что Базельский собор можно будет примирить с папой. Даже после приезда в Италию, по данным Сиропула, византийского правителя терзали сомнения по поводу того, как вести себя дальше в ситуации раскола между латинянами. Патриарх же выразил однозначно негативное отношение к тем, кто считал целесообразным далее отправиться в Базель[573]. После приватных переговоров с венецианцами глава византийской церкви уведомил о решении ехать к папе кастильских представителей на Базельском соборе, сделав это раньше самого императора. Одним словом, позиция патриарха в такого рода вопросах отличалась большей прямолинейностью и была сильнее подвержена традиционным стереотипам, тогда как светская власть в лице императора могла колебаться между ними и интересами политической целесообразности. Нельзя не признать, что в конечном итоге именно первый фактор оказал решающее влияние на формирование внешнеполитического курса империи накануне униатского собора.

Заключение

Отношения Византии и Запада на протяжении исследуемого периода претерпели довольно сложную эволюцию. Можно различить несколько этапов. В течение первого периода, прошедшего после битвы при Анкаре, все политические контакты с латинским Западом, инициируемые византийской стороной, происходили исключительно на светской основе, не затрагивая церковно-религиозные аспекты. На протяжении этого времени объектами византийской внешней политики оставались отдельные европейские государства, с которыми были связаны ожидания на получение военной помощи против турок.

Отсутствие каких-либо практических результатов этого политического курса, меняющаяся ситуация на османском фронте и новый общественно-политический климат на Западе стали причиной того, что в начале второго десятилетия XV в. тема церковной унии в очередной раз становится инструментом византийской дипломатической практики. В этой связи все более актуализируются отношения с папским престолом. До 30-х гг. обсуждение этой проблемы носило еще крайне ограниченный характер, после чего произошел перелом и уния на самом деле целиком подчинила себе внешнеполитический курс империи.

Круг европейских государств, непосредственно вовлеченных в процесс политической коммуникации с Византией, был весьма ограничен. Основным вектором византийской внешней политики в первые годы после Анкары были отношения с Венецией. Эта итальянская морская республика играла ключевую роль в планах византийской дипломатии по созданию антитурецкого альянса. Венеция не отвергала саму возможность такого альянса, но, как правило, требовала непременного участия в нем остальных христианских государств, что являлось практически невыполнимым условием и фактически прикрывало очевидное нежелание республики рисковать своими интересами на Востоке.