— Кстати, мастер Зальцигхунд, — заинтересовался я. — А вас не смущает, что Майнцский архиепископ явно хочет использовать показания этих разбойников против вашего пфальцграфа?
— С чего бы меня это должно смущать, герр де Лонэ? — удивился кормчий. — В дела знатных господ я не лезу, пусть они сами разбираются. Моё дело река. А сдавать разбойников тем, кто готов за них заплатить — это согласно обычаю. Архиепископ Генрих объявил награду за этих подонков, вот я их и отдал. Объявил бы наш пфальцграф Герман столько же или больше — отдал бы ему. Но он не объявил. Кто ж ему виноват?
— И всё же, — не сдавался я, — не пфальцграф, так его люди могут на вас разозлиться. Не боитесь?
— На всё воля Божья, герр де Лонэ, — философски ответил Дитер. — Хотя в море всяко опаснее будет. Или вот на войне. Да и не так просто людям пфальцграфа добраться до вольного висбаденского горожанина. У нас ведь со времён старых франкских королей есть права. Судимся своим судом, ни ландфогт, ни министериалы пфальцграфа нам тут не указ. Можем даже на самого пфальцграфа жаловаться Кайзеру, или тому кого он заместо себя оставит, как архиепископ фон Гарбург нынче. Так что, думаю, всё обойдётся. Когда пфальцграф Герман вернётся с войны с Вендами, ему уже не до того будет, а его людям и подавно.
Наконец подготовка к продолжению плаванья закончилась и, оставив за кормой Висбаден, судно устремилось вверх по Рейну, опять с полным экипажем, и… Чуть не сказал: на всех парусах — но нет, всего на одном парусе, наполненном попутным ветром. Хотя моя лекция о парусах кормчего явно впечатлила, и он немало времени проводил в своей каюте под ахтеркастелем, изучая нарисованные мной чертежи, задавая вопросы и удивляясь многим вещам, в том числе тому что с куда большим количеством парусов сможет управляться столько же людей, сколько сейчас работает с одним. Всё это привело его в такое восхищение, что, узнав о нашем решении идти из Эсслингена в Ульм, Дитер предложил нам воспользоваться услугами его кузена Отто, живущего в этом городе и владеющего «собственной посудиной», что ходит по Дунаю и его притокам. Не Бог весть что, но два риттера со слугами и лошадьми разместятся без труда.
Мы, конечно, не стали отказываться от такой возможности, и Зальцигхунд выдал нам для этого кузена Отто письмо, написанное скандинавскими рунами, которых мы, естественно не понимали. Кормчий, извинившись, что ни он, ни Отто другой грамотой не владеют, перевёл нам содержание письма, где говорилось, что кузен Отто должен взять на борт своего судна благородных риттеров Симона де Лонэ и Роланда дю Шатле вместе со слугами и лошадьми, а также прочим имуществом, и отвезти их по Дунаю до того места, которое они укажут, а за это штойерман Дитер Зальцигхунд будет считать должок кузена Отто полностью закрытым.
На вопрос Роланда, что за должок, кормчий, усмехнувшись, ответил:
— Да это наши с ним дела, благородные риттеры, вам они не интересны. Не берите в голову. Главное, Отто за это отвезёт вас, куда пожелаете.
Вообще после боя с пиратами Дитер явно заценил нас и проникся уважением. В разговорах он разоткровенничался, рассказав кое-что из своего прошлого. Оказывается, по материнской линии его корни тянутся из Скандинавии, точнее, из Дании. Его дед в молодости хаживал по морям с последними викингами. Потом были какие-то неприятности с власть имущими в Дании, о которых Зальцигхунд особо распространяться не стал, заставившие деда с семьёй перебраться в Висбаден, где его дочь вышла замуж за местного жителя и родился Дитер. Он был любимцем деда, с малолетства у него пропадал, выучившись рунам и навигации, и впитывая как губка его рассказы о море и особенно о викингах. Кончилось тем, что в шестнадцать лет, схоронив деда, парень подался в моряки. Ходил от богатой мехами Биармии (будущей Пермской земли с окрестностями) до Испании, пока не случилась «одно очень плохое дело». Что уж там было, Дитер распространяться не стал, сказав лишь, что после того дал обет Богу и святым больше не выходить в море.
С тех пор он осел в родном Висбадене, получив за своё морское прошлое прозвище Солёный Пёс. На деньги, нажитые во время морских путешествий выкупил половину судна у одного старого штойермана, и занялся речными перевозками. Когда компаньон решил уйти на покой, выкупил у него судно целиком. Ходил на нём пока оно не обветшало, заработав денег на постройку сошедшей со стапелей пять лет назад «Ундины». Пятеро сыновей тоже ходят по рекам, для старшего теперь появилось своё судно, взятое у пиратов, с ним можно заработать вдвое больше, а там, глядишь, и остальных получится обеспечить своими посудинами. Две старшие дочери замужем не за последними людьми в Висбадене, младшая ещё молода, четырнадцать стукнуло, но этот балбес Гилле к ней клинья уже подбивает. Раньше Зальцигхунд раздумывал, но после боя с пиратами решил, что сицилиец достоин стать его зятем. Да и сам Дитер, схоронив два года назад первую жену умершую от горячки, недолго оставался один, женившись в этом году на молодой вдовушке, и вторая жена уже «ходит с пузом». В общем, штойерман считал, что жизнь удалась.
