Византиец - [48]

Лед сломался. Ведь они оба были детьми эмиграции. Оба привыкли измерять свою свободу способностью к смирению, к покорности, к выживанию, к восприятию чужих обычаев, чужого языка, чужих правил. Формы обращения остались прежними, но они стали разговаривать друг с другом. Пожалуй, никогда в жизни Н. ни с кем так не разговаривал.

Незаметно его протокольные визиты стали чаще, раз в неделю, два раза в неделю. Затем он стал навещать ее каждый день. Слово за словом, вечер за вечером, он поведал ей историю своих отношений с Виссарионом, свою влюбленность в него, свое ученичество, свое разочарование. Поделился своими тревогами и своими сомнениями. Не скрыл и самого потаенного — как у него в голове зародилась идея замужества Зои с князем Иоанном.

Только сознаться Зое, что по его приказу была умерщвлена первая Иоаннова жена, Н. не осмелился. Здесь в нем политик взял верх над человеком, над мужчиной. В закоулках разума Н. понимал, что под грузом этой тайны Зоя могла бы дрогнуть, оступиться, выдать себя ненароком.

Зоя отвечала ему взаимностью. Рассказала о первых детских впечатлениях, отравленных предчувствием неминуемого крушения. О годах безотцовщины на острове Корфу. Покаялась, как она, девочка-подросток, со слезами заставляла себя заучивать латинские молитвы.

По-видимому, они оба нуждались в такой исповеди друг перед другом. Оба были страшно одиноки. Однако помимо этой наболевшей потребности выговориться присутствовало и еще что-то. Они сами чувствовали, на чем основываются эта близость и это доверие. Ведь дело было не в том, что они — греки, соотечественники, эмигранты, что они одиноки и в общем-то несчастны. Н. четко знал, что его влекла эта невысокая, слегка полноватая, бледно-смуглая двадцатитрехлетняя девушка с правильными чертами лица, гладко зачесанными волосами, сильным и вместе с тем чувственным ртом и маленькими руками. И он не мог не видеть, что тоже привлекал ее как мужчина. Быть может, первый настоящий мужчина в ее жизни.

Об этих вещах не требуется говорить. Их не нужно обозначать намеками, пожатием рук. Вовсе не обязательно краснеть или бледнеть, заикаться или запинаться. Достаточно, чтобы два человека имели случай мало-мальски внимательно посмотреть друг другу в глаза. А Зоя и Н. смотрели друг другу в глаза очень подолгу. Не выдавая ничего. Понимая все.

Ни он, ни она не собирались перешагивать этот незримый барьер. И в то же время, хотя вслух не было произнесено ни единого нескромного слова, они стали друг для друга очень близкими людьми. Значительно более близкими, чем если бы они разделили физическую близость, но без этого утопания в глазах друг друга.

Сознавала ли Зоя, что любит его, Н. затруднился бы ответить. Он не мучил себя этим вопросом. Напротив, Н. предпочел бы не нести ношу этого откровения. И Зоя, наверняка подозревая свое чувство, тоже не открывалась. Что касается самого себя, Н. был уверен, что он любит эту женщину так, как никогда никого не любил в своей жизни.

Зоя стала для него воплощением очень многого: и далекой утраченной родины, и матери, которую он помнил плохо, и греческой невесты, которой у него никогда не было, и, наконец, всех тех чистых и светлых девушек, которых он старательно обходил на своем пути, словно рыцарь-тамплиер, дабы не попасть под их чары, не размягчиться и уж тем более ни в коем случае не отступить от предназначенной ему судьбой миссии.

Между тем его любовь к Зое отнюдь не была бескорыстно чистой. Когда Н. видел Зою, он забывал о том, что сломал жизнь этой девушке, что лишил ее права на нормальное человеческое счастье. Он не думал о том, что, если все пойдет по намеченному плану, через несколько месяцев эта женщина, которую он любил, будет отослана как живой товар в далекую холодную страну, где ее ждут еще большее одиночество и почти верная смерть.

Он научился в любых ситуациях управлять своими словами, жестами, движениями, пожалуй, даже мыслями. Но он не мог, не умел управлять своими чувствами.

Ему хотелось Зою, как мужчине хочется женщину, которая его задела. Которая не просто возбуждает мужское любопытство — возбуждают многие — а неожиданно превращается в символ всего женского и женственного. Ему хотелось только ее одну и никого больше. Хотелось вполне телесно. Иногда ему казалось, что и она желала его и ответила бы, сделай он хоть один шаг. Но Н. не сделал этот шаг. Его замысел значил для него больше, чем любовь, чем счастье, чем жизнь. Он скорее наложил бы на себя руки, чем согласился бы поставить под угрозу свой план.

Даже в предрассветном полусне у Н. ни разу не закралась мысль — а что, может быть, воспользоваться этой проволочкой, остановить все, отказаться от подсунутой ему дьяволом ответственности за судьбы других людей, жениться, осесть с любимой, близкой по духу женщиной, родить сына.

Так из тайной близости несостоявшихся любовников выросла вполне осязаемая близость двух людей, объединенных общей заботой. Незаметно Н. стал готовить Зою к ее миссии. Он старался предусмотреть все возможные подвохи, старался предупредить возможные ошибки, обезопасить ее от возможных ударов. Он сам затруднился бы ответить, почему он это делает. То ли он хотел обезопасить самую ценную человеческую инвестицию в свой проект. То ли заботился о жизни и благополучии самого близкого, самого дорогого для него человека.