Византиец - [47]

Шрифт
Интервал

В этой ситуации Н. в первый и последний раз прибег к помощи Виссариона в личных интересах. Причем кардиналу не пришлось ничего объяснять, ни о чем просить. Он все понимал сам. Так вышло, что и разговор на эту тему он тоже, по существу, завел сам.

— А ты не задумывался, сын мой, что тебе пора выходить в люди? Я стар и скоро умру. У тебя есть амбиции, идеи. Тебе нужно положение, место.

Н. попытался ритуально протестовать. Виссарион его оборвал.

— Не надо, мы оба знаем, что я не молодею. К тому же особого смысла продолжать жить у меня нет. Прости меня, Господи, грешного. Папой я уже не стану, это очевидно. Соправителем при Сиксте, как я был при Пии, тоже не буду, это не тот человек. Чтобы требовался соправитель, нужно править, а не царствовать. Европейская коалиция против турок тоже никогда не будет создана. К сожалению.

То, о чем ты мечтаешь, на мой взгляд, глупость. Хотя сама по себе идея выдать нашу Зою за великого князя Московского недурна. Сейчас она мне даже нравится. Поэтому я тебе и помогаю.

Короче говоря, я договорился с Сикстом, я его все-таки поддержал на конклаве. Он тебя берет в секретари. Большего для тебя я уже выхлопотать не могу. Ты не ребенок. Сам должен понимать. В свое время ты отказался сделать два хода, которые могли бы кардинально изменить твое положение, — принять сан или жениться. Ты не сделал ни того, ни другого. Тем самым ты сознательно обрек себя на всю жизнь на положение слуги.

Н. непроизвольно поморщился.

— Ну, не слуги — репетитора, переписчика, переводчика. Не столь важно. Ты сам не захотел стать своим в этой стране.

— Все правильно. Огромное вам спасибо, ваше высокопреосвященство. Сам я никогда не посмел бы просить вас об этом. Хотя мне будет крайне тяжело с вами расставаться.

— А мы и не собираемся расставаться. Нам с тобой сперва нужно выдать Зою замуж за Иоанна. Только после этого я смогу спокойно умереть.

При всей предрешенности этого поступка Н. было нелегко рвать последнюю нить, которая еще соединяла его с Виссарионом. Но пути назад не было. К тому же они оба лукавили. Н. действительно старался никогда не просить кардинала ни о чем личном. Но он долго исподволь подготовлял этот переход, готовил к нему Виссариона. Слава Богу, что Виссарион как умный человек предпочел поспособствовать тому, что должно было совершиться в любом случае.

По протекции кардинала Н. получил новую должность быстро и без особых мытарств. В противном случае при всей подготовленности вопроса ему пришлось бы еще порядком покрутиться и раскошелиться. Благодаря же Виссариону все проблемы решились за считанные дни, и уже в октябре 1471 года Н. приступил к работе на новом месте.

Глава 14

Кардинала Аррасского, пристрастившегося к пьянству и обжорству, не миновал и третий грех — похоть. Он был охоч до женщин и проводил дни и ночи среди проституток. Когда римские матроны видели, как он проходил — высокий, с мощным торсом, красным лицом, волосатыми руками — они называли его Ахиллам Венеры. Одна женщина из Тиволи, проститутка, переспавшая с ним, рассказывала, что спала с винным бурдюком. А одна флорентийка — дочь его приятеля, бывшая его любовницей, озлясь на него по какой-то неизвестной нам причине, выждала момент, когда кардинал, возвращаясь из Курии, проходил под окнами ее дома, и плюнула ему на шляпу большим сгустком слюны и соплей, который она долго собирала во рту, поставив таким образом своему любовнику клеймо позора.

Папа Пий II. Комментарии

Новая должность позволила Н. возобновить знакомство с Зоей, нанеся ей визит вежливости. Вскоре он стал бывать у деспины регулярно. И эти встречи заметно скрасили и изменили его жизнь.

Зоя жила все там же, в мрачных громадах подворья монастыря Санто Спирито в Сассии. Когда Н. впервые увидел деспину после многомесячного перерыва, его глазам предстала довольно невзрачная, не столько удрученная, сколько отрешенная девушка, явно склонявшаяся к принятию монашеского обета. Для себя Зоя, похоже, уже решила, что никакого замужества с Иоанном не будет и что ей не остается ничего другого, как пойти в монастырь. С Н. она разговаривала без ненависти, без злобы, даже без раздражения, с легким невысказанным укором, словно хотела сказать: «Зачем ты меня преследуешь? Я же сделала, что ты хотел. Ну и что? Прошло два года. Ты сам видишь, что ничего не будет».

Н. не стал разубеждать Зою, не стал извиняться перед ней. Когда ты ломаешь другому человеку жизнь, извиняться бесполезно. Больше от затруднения что сказать, чем с какой-то тайной мыслью, он попросил разрешения навестить ее еще раз. Разрешение было ему дано. Через пару недель Н. снова оказался в покоях деспины. На этот раз все было как будто так же, как прежде, и в то же время несколько по-другому — другой была сама деспина, словно она его ждала.

Н. вдруг смутился, что с ним случалось крайне редко, почти никогда. И неожиданно для самого себя от этого смущения заговорил с деспиной как нормальный человек. Не как мелкий служащий со знатной дамой. И не как интриган, наслаждающийся беззащитностью своей жертвы. А как соотечественник с соотечественницей. Более того, как еще не старый мужчина с молодой девушкой, разумеется, с соблюдением всех правил этикета и протокола.


Еще от автора Николай Николаевич Спасский
Проклятие Гоголя

Политика создает историю, и политика же ее разрушает… и никого не щадит. Даже жизнь почившего гения может стать разменной монетой в этой игре с высокими ставками… Стремясь усилить свои позиции на мировой арене в разгар холодной войны, наша держава заигрывает с русской диаспорой на религиозной почве и готовит первый шаг к сближению – канонизацию Н. В. Гоголя. Советскому разведчику, много лет прожившему в Европе, поручено найти в Италии и уничтожить секретные свидетельства о жизни великого русского писателя.


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.