Византиец - [40]

Многого, конечно, ожидать не приходится. Однако Русь просыпается. Если дать русским идею и подкрепить эту идею посылкой пары дюжин наших мастеров да нескольких сотен книг; если помочь им организовать государеву службу и прежде всего укрепить власть государя, усвоить принцип, что государь — это не только носитель власти светской, но и церковной, наместник Бога на земле; если помочь им укрепить церковь, преодолеть разброд и шатания, наладить нормальную церковную службу… Как видите, ваше высочество, не так уж много. Если сделать это — причем, ваше высочество, какие-то неимоверные усилия и затраты от нас вовсе не требуются — я думаю, русское государство выживет.

Главный враг Москвы не Литва, не Польша, а сама Москва. Без твердой государственной идей русским очень трудно. Мы же можем привить им эту идею, хотя бы вопреки им самим. Пусть русские будут нас убивать, ссылать, не пускать к себе. Пусть будут подвергать гонениям греческих священников, запрещать греческий язык — все это будет, здесь иллюзий быть не должно. И тем не менее, если мы поможем им, мы сохраним Москву, Русь как единственное независимое, мощное православное государство в современном мире.

И тогда самой логикой, самим ходом событий, вне зависимости от ее на то желаний или стремлений, Русь поневоле примет ту роль, которую играла Византия, роль моста и одновременно судьи между латинским Западом и мусульманским Востоком.

Смуглое лицо деспины словно посерело. Хотя, может быть, это начинало темнеть. Темные глаза ее не выражали ничего, разве что интерес к собеседнику. Годы жизни на грани унижения и власти приучили деспину ничего не поверять своему лицу. Тем не менее Н., сам принадлежавший к эмигрантскому полусвету, привык угадывать за непроницаемой пленкой кожи подрагивание мускулов, за зеркалом глаз едва уловимые следы непроизнесенных слов. Ему казалось, что деспина для себя уже приняла какое-то решение. Какое — он не знал.

Добавить к сказанному ему было нечего. Деспина сама продолжила разговор.

— Вы очень убедительно говорите. И все-таки я не вполне понимаю, чем я могу пригодиться? Я — женщина, в чужой стране, не имеющая ни родственников, ни друзей, ни покровителей, ни денег. А вы хотите меня выдать замуж за князя русского Иоанна. Что я там буду делать, в Москве?

— Вы поможете закрепить тот поворот Москвы к ее новой роли, который уже идет, уже начался. Русь — это единственное место, единственная страна, где еще можно сохранить византийское наследство.

— А о моем счастье вы не подумали? Вы полагаете, что там я буду счастлива? В Италии я уже прожила несколько лет. Я знаю эту страну и принимаю ее. А она принимает меня, если я соблюдаю установленные здесь правила. Почему я должна ради сумасшедшего плана кучки греческих эмигрантов отказываться от своего счастья?

— Вы нам ничего не должны, ваше высочество. Мы просто говорим вам, что только вы можете помочь спасти и сохранить частицу того, что некогда называлось Византией. А если о счастье, то вы никогда и нигде не будете счастливой, в том числе в Италии. Потому что вы — чужая. Пусть вы выйдете замуж в лучший из римских домов, это будет политический брак. Вы никому не нужны как человек, в вас никто не видит человека. В вас всегда видели и будут видеть прежде всего племянницу последнего византийского императора.

К тому же Италия, при всех своих прелестях и красотах, очень жестокая страна, страна закрытая. Чтобы быть здесь своим, нужно родиться и вырасти внутри того очень тонкого слоя знати, которая фактически правит Италией, как бы они ни чередовались — все эти папы, короли и разные чужеземные завоеватели.

— А в Москве что, лучше?

— Нет, в Москве будет хуже, вам там будет значительно тяжелее, поскольку вас будут ненавидеть абсолютно все. Там вас не будут даже жалеть. И тем не менее там у вас будет власть, даже если вы того не захотите.

Вы будете женой великого князя, царя, в полу-восточной деспотии, в которой слово правителя значит все. Там у вас не будет ни минуты покоя, вся ваша жизнь будет бесконечной борьбой. За вами будут подглядывать, вас будут подслушивать, вас будут пытаться отравить. Если у вас будут дети, сначала их попробуют у вас отнять, потом убить. Вас будут всячески стараться рассорить с вашим мужем, против вас будут натравливать вашу челядь, на вас будут доносить все и всем, клеветать.

При том что вы будете самой могущественной женщиной этой страны, вам будет не хватать элементарного комфорта — чистого рукомойника и теплой воды по утрам. Вам будет холодно. Страшнее всего — вам будет не хватать солнечного света. Вам, выросшей в солнечной Греции и в чуть менее солнечной Италии, будет мучительно больно привыкать к тому, что по полгода вас будут окружать вечные сумерки.

Вам будет не с кем перекинуться словом на вашем родном языке, потому что постепенно от вас заберут всех ваших немногочисленных приближенных, кого вы привезете с собой. И в конце концов, когда вы состаритесь, если до того времени вас не убьют друзья вашего мужа или его враги, вас почти наверняка отошлют в монастырь, куда-нибудь на север, на Белое озеро или еще севернее — на Белое море. И там вы растворитесь в снежной пыли.