Вивиен Ли - [46]

Нельзя сказать, чтобы Вивиен Ли была в восторге от роли, но иного выхода не было. 9 августа она писала Холману: «Мы с Ларри должны выступить в фильме о Нельсоне и леди Гамильтон. Я отношусь к этой картине с крайним сомнением. Однако теперь никто не может планировать свою работу, ибо все выглядит непрочным, а мы беремся за фильм только из финансовых соображений. Как бы я хотела вернуться домой!»

Двадцать восьмого августа суд утвердил разводы Ли Холмана и Джилл Эсмонд, и Оливье обратился к актеру Роналду Колману за советом — как организовать свадьбу, избежав пошлой шумихи. Было решено найти небольшой городок, записаться у местного клерка, выждать необходимые по закону три дня и явиться к местному судье.

Сказано — сделано. Однако через три дня, 30 августа, судья Фред Харш объявил им, что срок истекает только в полночь. Он милостиво согласился лечь попозже, предупредив, что церемония будет краткой. Стоял зной, и судья предложил выйти во дворик. Лунный свет освещал жениха и невесту, обратившихся лицом в сторону Англии. За обычной формулой «Объявляю вас мужем и женой» последовало нестандартное восклицание — «Бинго!»[11].

В октябре начались съемки «Леди Гамильтон». Корда не располагал большими средствами и надеялся спять картину за шесть недель. Один и тот же особняк фигурировал в разных эпизодах, бой у Трафальгара снимали на макетах, а общий план оперного театра в Неаполе заменили средним планом королевской ложи — все в целях экономии.

В прошлом Корда снимал с размахом, но это не помешало ему считать «Леди Гамильтон» своим лучшим фильмом. Исключительно тепло приняла фильм и публика — в Америке, в Англии, в Советском Союзе.

Картина не могла не волновать сознательными аналогиями с современностью. Параллель между агрессивными устремлениями Наполеона и Гитлера казалась тем более злободневной, что фашисты планировали вторжение в Англию. Речи Нельсона, который призывал отказаться от уступок агрессору и от сделок с узурпатором, не просто напоминали о крахе политики умиротворения. Его призыв к борьбе, самопожертвованию, верности долгу и родине нашел отклик в душе каждого, кто воевал на фронте или переносил лишения в тылу, кто знал, что война кончится лишь с падением третьего рейха. Авторы фильма суммировали настроения рядовых англичан, и речь Нельсона перед кабинетом министров всегда вызывала восторг в зале.

После войны критики часто обвиняли режиссера в том, что его персонажи очень далеки от реальных Нельсона и Эммы Гамильтон. Сторонники фильма могли бы ответить, что в 1941 году авторы историко-патриотической драмы не могли изобразить героя неврастеником и эгоистом, а героиню — интриганкой. Это отвечало бы, скорее, целям гитлеровской пропаганды, и оценивать картину следует, исходя из замысла автора, характеров, какими они представлены в фильме, и логики изображаемых обстоятельств.

Тем не менее упреки в идеализации стали настолько общим местом, что в 1942 году Вивиен Ли написала в рецензии на только что вышедшую книгу Б. Филд «Миледи»: «Более других я с сожалением сознаю, что Эмма Гамильтон — так, как она выглядела на экране, очень далека от Эммы Гамильтон, которую любил Нельсон и на которую многие из ее современников смотрели с чувством, далеким от любви».

Выступая с этим заявлением, актриса имела в виду репутацию, утвердившуюся за Эммой Гамильтон в трудах английских историков. Сегодня ясно, что эта репутация необоснованна и покоится на недобросовестных свидетельствах светских сплетников и лгунов, которые не могли смириться с возвышением простолюдинки, завидовали ее успехам и сознательно искажали обстоятельства ее жизни и ее отношения с адмиралом Нельсоном.

Новые факты, благодаря которым Эмма Гамильтон предстает в ином свете, изложены в обстоятельной статье В. Трухановского «Адмирал Нельсон». В свете этой статьи претензии к фильму А. Корды теряют прежний смысл. Эми Лайон — Эмма Харт — леди Гамильтон (1765–1815) вовсе не была аморальной авантюристкой, которая в поисках влиятельного покровителя «изловила» вначале посла в Неаполе Гамильтона, а затем — молодого, перспективного Нельсона. Она вовсе не была вульгарна или тем более порочна. Судьба Эммы Харт могла бы послужить иллюстрацией унизительного положения, в котором оказывались талантливые выходцы из низов в обществе, где все подчинялось интересам и капризам аристократической верхушки.

Отец Эммы, сельский кузнец, рано отдал ее в прислуги. Как пишет В. Трухановский, ее «постигла судьба многих молоденьких девушек, оказавшихся в услужении в аристократических домах Англии. Еще до того, как ей исполнилось пятнадцать лет, ее полной беззащитностью воспользовались некие мерзавцы, в чьих жилах текла голубая кровь».

В семнадцать лет Эмма попала в дом тридцатитрехлетнего аристократа Чарлза Гревилла, которого поразила ее красота и жажда знаний. За четыре года Эмма сделала такие успехи в своем образовании, что «выглядела респектабельно в любом обществе», а ее обаяние привлекло внимание таких художников, как Рейнольдс, Лоуренс, Хоппер и Ромни. Именно в это время судьба приготовила ей новое испытание. Гревилл, для которого ни любовь Эммы, ни ее ум, ни ее красота не имели большой ценности (наложница — всего лишь наложница, а перед ним возникла перспектива выгодного брака), продал ее своему дяде, Уильяму Гамильтону. Эмма узнала о «сделке» только в Неаполе, и ужаснее всего был даже не крах ее любви (совершенно искренней), а унизительность положения рабыни, чьи чувства можно не принимать в расчет.