Витязь - [11]
Еще там, под водой, он услышал звон Силы, которой наделил Сварог этого человека. Силы великой, но будто бы спящей. Звенели хрустальные струны, звенели легко, словно сквозь сон-дремоту. Но Ольбард не обманывался – Сила спит до времени, как кот возле мышиной норки. Беда мышам, поверившим кошачьему сну… Быть может, Александр не знает о ней, но Сила рано или поздно проявит себя. Нужен лишь повод…
Ольбард открыл короб, в котором хранилась шкатулка с драгоценным пергаментом, на котором было начертано описание пути. Ромеи зовут такие свитки периплом…[22]
Во время похода он вносил сюда приметы мест, мимо которых проходил «Змиулан». Четкие строки рунических знаков покрывали желтоватый лист. Были здесь записи и о предыдущих походах. Найдя их, он глянул на проплывающие мимо береговые утесы и обернулся к Диармайду. Тот заметил взгляд князя и, улыбнувшись, кивнул в сторону земли:
– Места знакомые пошли. Вон там, клянусь Святым Патриком,[23] не что иное, как Канин Нос! В Белое море идем, княже.
– Добро! – Ольбард пристально рассматривал берег. – Надо бы найти нашу старую стоянку…
Сашка Савинов был крещеный, но в Бога не верил с детства. Не верил из принципа, за то, что отца, который верил истово, Вседержитель не спас…
Савинов на самом деле был вовсе не Савинов – эту фамилию ему дали в детдоме. А происхождение его – никак нельзя было назвать пролетарским.
Родителей он помнил хорошо, хотя мать умерла рано – Сашке не было еще и семи лет.
Февральскую революцию в большой донской станице приняли сдержанно. А после октября семнадцатого казачество всколыхнулось. Вернулся с фронта отец, к тому времени есаул, полный Георгиевский кавалер. Подарил матери трофейную швейную машину и отрез на платье, а сыну – бебут – своего рода короткую саблю, которую носят обычно артиллеристы. На седьмом небе от счастья, мальчишка размахивал тяжелым клинком, повторяя показанные отцом парады.[24]
Сашка с матерью не могли нарадоваться, но отец после возвращения все больше молчал да о чем-то беседовал с другими казаками. Потом вдруг засобирался. Он помнил, как мать молча подала отцу шашку, – в ее глазах стояли слезы. Отец обнял их обоих и уехал. Потом была Гражданская война. Говорили, что отец со станичниками служит у Мамонтова. А потом умерла мать. Отец непонятно как, но узнал, вырвался с фронта. Мать к его приезду уже схоронили, и он лишь постоял над могилой. Сашке казалось тогда, что Отец дал какую-то клятву. Может, так оно и было… Они поехали в Юзовку,[25] где отец оставил Сашку на попечение своей сестры, Дарьи. Больше он его никогда не видел. Лишь однажды среди ночи он услышал, как тетя плачет у себя в комнате, и почему-то сразу понял, что отца больше нет.
Ему тогда было уже почти девять лет, и он рос смышленым мальчишкой. Тетя научила его грамоте, и Сашка пристрастился читать все подряд… Потом были разруха, голод, а в двадцать третьем умерла и тетя. Он остался один. Рос в детдоме, учился в ФЗУ,[26] дрался с беспризорниками на ножах, клинки для которых собственноручно делал, как и все «фабзайцы», из напильников. И все это время он свято выполнял последнюю волю тети: «Никто, слышишь ли, Саша? Никто не должен знать, что ты казачьего рода. Не будет тебе при комиссарах жизни, коли узнают, что ты Борзенков сын…» Никто не узнал, прошло время, и он, учась на курсах юных кавалеристов, увидел первый в своей жизни самолет. Небо стало домом для него на много лет – до грозного сорок второго…
Весла мерно дробили волны. Плеск воды эхом отдавался от высоченных утесов, нависших над головами гребцов. В расселинах серых скал гнездились птицы, а кривые сосны, упорно, столетиями противостоящие всем ветрам, раздирали корнями камни. Суровый северный берег встречал гостей…
По идее, давно уже ночь, но солнце светит все так же, лишь самую малость спустившись к северо-западу. Савинов помнил, как летчики проклинали полярный день летом и полярную ночь зимой. Правда, на этой широте они еще не слишком длинны, но на войне всему своя оценка. Зимой частенько нелетная погода, буран заносит аэродром или еще что-нибудь в этом духе, а летом большой световой день держит авиацию в невероятном напряжении. В любое время можно ждать авианалета, постоянно вылетать на разведку, прикрытие войск, союзнических конвоев…
Теперь все это где-то вдали. Савинов старался не думать по поводу происходящего слишком много. Он, конечно, читал «Аэлиту» Толстого и беляевскую «Звезду КЭЦ» и кое-что слышал о романе Уэллса «Машина времени». Но ум, который, казалось бы, уже смирился со случившимся, вдруг время от времени взбрыкивал и начинал искать логичное объяснение. И не находил… Поэтому, чтобы не свихнуться, приходилось заставить его замолкнуть, наблюдая за миром, природой и этими странными людьми, глядя на которых Савинов испытывал удивительное чувство, как будто… он и на самом деле был их родовичем, потерявшим память. Это ощущение казалось приятным, несмотря на то что он знал – эти люди безжалостны и жестоки к своим врагам. И у каждого из них за душой не одна отнятая в бою жизнь. Но он сам тоже был убийцей, ненавидевшим тех, кого убивал, штурмуя из пушек немецкие окопы. Радовался, если его меткие очереди настигали очередную серую фигурку. Ненависть к фашистам как-то незаметно перетекла на немцев вообще. И одновременно он уважал их мужество, их летное мастерство и знал, что ему довелось сражаться с достойным противником…
