Тема, в общем, значения не имела. На сей раз Славик, обычно предельно прагматичный, вдруг решил «воспарить над суетой». Видимо, только что закончившийся по телевизору «Каспер» настроил его «на лирический лад».
— Василич, ты с привидениями сталкивался?
— Нет, — рассеяно отозвался Андрей, — всегда удачно расходились.
— Ага, — радостно подхватил Соловей, — и всегда при этом вежливо раскланивались.
— Насмотрелся «ужастиков», — лениво констатировал Борисыч.
— Вам только языком чесать, — отмахнулся рукой Клим, — но ведь что-то есть?
— Что-то, — прищурился Андрей, — ну, что-то, безусловно, есть. Ну, с этим ты лучше к Борисычу. Это он у нас Вуду, астролог и Бог знает что там ещё…
— Добрый ты, Андрей Васильевич, — хозяин сделал страдальческое лицо, — взял так ненавязчиво и под танк меня…
— Танк — это ты, Толстый, — со вкусом прокомментировал Васька.
— Нет, Борисыч, серьёзно, — гнул своё настырный Славка.
— Ну, что тебя серьёзно интересует, неугомонный ты наш?
— Мужики, — оживился Соловей, — я читал недавно, что моменты провалов людей во времени учёные отследили по полицейским архивам.
— В смысле? — заинтересованно развернулся в кресле Георгий Борисович, — по отчётам, что ли? В таком-то году доклад, что мещанин Иванов ушёл из дома и не вернулся…
— Хрен! — радостно возопил Василий Викторович, — ещё круче! Хотя, в целом, поляну просёк верно. Только пример был по Великобритании. Значит, полицейский чин Бобсон… ну, на даты и фамилии у меня память не «ах»…
— Рождённый пить…, - бросил, жизнерадостно скалясь, Славик.
…- морда толстая!…, так я так, «от фонаря». В общем, докладывает рапортом: так, мол, и так, сегодня, 15 апреля тысяча восемьсот лохматого года, рабочий каретных мастерских Добсон, переходя среди бела дня мостовую по улице Пупкин-стрит, пропал прямо перед изумлённой мордой лошади извозчика Педерсона, чему свидетелями были такие-то и такие-то, список, в общем, фамилий на пять.
В дверь просунулась морда большого лохматого пса. Вежливо потоптавшись на пороге, войти внутрь он, всё же, не решился. Уронил тяжёлую задницу на крыльцо и вытянул мощные лапы на порог, положив на них умную морду и уставился на Соловья, как бы говоря: «Ну-ну, ври дальше». Трёхцветная старая кошка, подойдя к другу, упала рядом и привычно потёрлась головой о его бок. Мужики с интересом наблюдали за этой, не совсем обычной, картиной. Первым опомнился Толстый.
— А дальше-то что? — подтолкнул он в бок Ваську.
— Дальше ещё интересней. Погоди-ка, — прервавшись, он нацепил на вилку солёный огурчик и шпротину, аккуратно уложил на кусочек хлеба. Придирчиво оглядел закуску и, выплеснув остаток водки в рот, с удовольствием захрупал тарталетку и продолжил.
— Через пятнадцать, к примеру, толстых папок, обнаруживается пожелтевший рапорт полицейского инспектора Питкина, что среди бела дня прямо посреди мостовой по улице Пупкин-стрит, такого-то числа тысяча девятьсот, к примеру, одиннадцатого года, под лошадь извозчика…
— Кэбмена, — не выдержал Андрей.
— … один хрен… Кэбмена Подсона попал неизвестный человек. Извозчик… тьфу!.. кэбмен клянётся на Библии, что пострадавший появился перед лошадью прямо из воздуха. Что самое интересное, это утверждение подтверждается показаниями трёх-четырёх-пяти прохожих. — прикурив от зажигалки, с наслаждением вдохнул табачный дым и обвёл взглядом друзей.
— А сам потерпевший называет себя рабочим каретных мастерских Добсоном, придя в себя, озирается кругом и, выкатив глаза, вопрошает всех: где он находится и как сюда попал? Ибо последними его воспоминаниями перед ударом лошадиной груди были, аккурат, та же самая улица, только 15 апреля тысяча восемьсот лохматого года. И таких примеров, как утверждают, не счесть.
— Викторыч, ты должен помнить те пачки дел в кабинетах розыскников[2]. Они все, кстати, говорят, что такое количество криминалом и несчастными случаями не объяснишь — несоизмеримо. Согласен?
— Естественно, — отозвался Соловей, — Акела, ты не промахнулся.
Позывной «Акела» Борисыч приобрёл на Северном Кавказе, будучи там в одной весёлой командировке. После одного случая сержант Вадик, поддразнивавший его «старой собакой» (как родившегося в год Собаки), назвал его «старым волком» и, засмеявшись, добавил «Акела!»
С тех пор по рации его весь отряд называл только так, а нередко и просто в разговоре. Он и в охране по привычке пользовался старым позывным. У Славы с Василием позывные были, соответственно, Клим и Соловей.
— Слушайте, мужики, — задумчиво потёр румяную щёку Клим, — как же так получается? С одной стороны — всё это рядом, с другой — никто про это ничего не знает.
— Парадокс, — пожал плечами Андрей.
— Настоящая истина всегда парадоксальна, — заметил хозяин дома.
— Кто это сказал? — поинтересовался Соловей.
— Как кто? Я.
— Ну, ты даёшь, Борисыч. Я думал, кто-то из классиков.
— Ну, погоди немного, я же живой пока.
— Да он и сам прекрасно понимает, — махнул рукой Андрей, — просто сделал тумблер «ДУР» в положение «ВКЛ».
— А всё-таки? — поддержал друга Василий.
— В смысле «всё-таки»? — уже, слегка раздражаясь дотошностью товарищей, спросил Георгий Борисович, — всё это интересно, пока самого не зацепило. «Кинжал хорош для того, у кого он есть…»
