Виттория Аккоромбона - [4]

— Как мне вознаградить тебя? — спросила она.

— Так! — воскликнул он, осыпая ее прекрасные губы жаркими поцелуями. Она молчала, не отталкивая его, и только когда юноша, опьяненный, стал еще настойчивее целовать ее, она отстранилась и, улыбаясь, шлепнула его мокрыми пальцами по горячим губам.

Он пришел в себя и только теперь смог заново увидеть ее. Шляпа затерялась в волнах вместе с мячом, черные локоны рассыпались по плечам, с них еще стекала и капала вода, прекрасная грудь с молодыми твердыми мраморными холмиками была обнажена и ослепляюще сверкала в светлой тени от дерева и скалы, к телу и бедрам прилипла мокрая одежда, обозначая великолепные формы. Виттория представилась юноше нимфой, каких изображают на живописных полотнах, или самой Амфитритой, царственной супругой божественного Нептуна{22}, который, ослепленный краткими мгновениями любви, хочет увлечь ее в свой грот. Она наслаждалась игрой солнечных лучей в брызгах водопада, где многочисленные сверкающие радуги колыхались и танцевали, как блики в осколках рассыпавшегося кристалла.

— Смотри, Камилло! — радостно воскликнула она. — Я держу сказку — незримое в моей руке. Я даже могу, как дух природы, протянуть тебе эту сверкающую разными цветами радугу, это смеющееся дитя природы; гляди, и у моих ног в траве тоже играют милые, шаловливые призраки, блуждающие огни, сбежавшие от Аполлона с дружеской строптивостью. А теперь прислушайся: там, в ветвях, лесная птица поет триумфальную песнь, как будто мы уже упали в воду и остались среди рыб.

— Однако, — помедлив, озабоченно произнес Камилло, — нам надо возвращаться к твоей матери и поторопиться домой: ты можешь простудиться и заболеть от купания в холодной воде и от испуга.

— Испуг уже прошел, — ответила она, медленно поднимаясь и пытаясь нащупать платок на груди, но, обнаружив его пропажу, залилась краской стыда.

— Конечно, нам нужно вернуться, — прошептала она и переспросила: — Нам нужно? О, это постоянное «нужно» превыше всего в нашем будничном мире. Действительно, сказка улетает с бабочками, ласточками и соловьями, мы всегда приходим к последнему слову в прекрасной поэме, закрываем книгу и кладем ее в деревянный шкаф. После чудесного пения раздается хриплый голос жалкого слуги, приглашающего компанию к обеденному столу. Неужели всё должно быть так? А не могли бы мы заключить договор с каким-нибудь богом или каким-нибудь высшим духом, чтобы все сложилось по-иному?

Камилло удивленно посмотрел на девушку и увлек ее за собой вверх по высокой и крутой горе. Встревоженные Фламинио с матерью уже спешили им навстречу. Краткий сбивчивый рассказ Камилло о перенесенной опасности напутал обоих. Фламинио побледнел, и силы внезапно оставили его, так что ему пришлось прислониться к дереву. Мать неустанно благодарила Камилло, восхищаясь его смелостью и самообладанием.

— Пойдемте с нами, дорогой друг, — предложила она, — переоденетесь. Фламинио даст вам свое платье, согрейтесь в постели, выпейте горячего вина — позвольте нам позаботиться о вас.

— Нет! Нет! — воскликнул Камилло. — Я признателен за вашу доброту и благосклонность, но должен отказаться. Солнце сейчас такое жаркое, что одежда скоро высохнет, да и мой дядя живет неподалеку, я побегу к нему и там переоденусь. Какое блаженство, что я сумел оказать вам такую услугу и спасти вашу прекрасную дочь. Незаслуженное счастье!

Он убежал, и матрона, не говоря ни слова, повела своих детей домой. Виттория была задумчива, а Фламинио глубоко потрясен.

Когда Камилло пришел к своему старому дяде и рассказал ему о случившемся, старик ворчливо заявил:

— Все это — детские шалости, ведущие к большому несчастью. А если бы вы оба утонули и вас поглотила пучина? Я давно говорю тебе: общение с этими надменными людьми не пристало тебе, простому сыну горожанина. Чего тебе ждать от них? Ты будешь тяготиться своим положением и зря потеряешь время: даже если с риском для здоровья и жизни вытащишь кого-нибудь из них из воды, то и тогда не видать тебе их благодарности. Они якшаются с кардиналами и баронами. Когда высокомерный аббат, старший брат, проходит мимо, он едва удостаивает меня своим взглядом. Долговязый детина никогда не сделает мне что-нибудь приятное, как бы я ни унижался перед ним. А сейчас отправляйся в свою комнату! Разденься, ляг в постель, чтобы согреться, я пришлю тебе еду.

Камилло охотно повиновался дяде, только чтобы побыть одному. Почти не сознавая, что делает, он разделся, лег и стал грезить о происшедшем. «Господи, — твердил он себе, — кто я такой? А она говорила мне «ты». Целуя эти божественные уста, я хорошо чувствовал ее, когда она отвечала на мои поцелуи. Потом она отстранилась, но так ласково, нежно! А как она хороша! А эта грудь! О, могут ли холст и мрамор передать всю реальность и полноту жизни? Я жил ради одного этого мгновения — когда чувствовал это тело, прижатое к моему, ощутил биение ее сердца, но когда ее одежда откинулась в движении и обнажилась нога и колено!.. Неужели я когда-нибудь забуду этот миг блаженства? Неужели воспоминание о нем не сделает меня жалким и даже безумным? Какими тусклыми нам кажутся свет и мерцание, цвет и сверкающая белизна против сияния и великолепия, которые открывает нам тело прекрасной женщины! И это божество, однажды увидев, хочется созерцать постоянно. Зачем еще жить? Эти мгновения никогда, никогда не возвращаются. Не лучше ли было бы позволить водовороту утащить меня вместе с ней в вечно темную глубину?.. Погубить ее вместо того, чтобы спасти? Разве мы знаем, что такое смерть? Для меня она была бы счастьем, небом и блаженством, пусть даже в страхе отчаяния».