Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [65]

6 июля. Вчера еще - в музее Маяковского. Разговор с директором Влад. Вас. Макаровым. Он подарил мне "Огонек" со своей публикацией о Маяковском. Разрешил поработать в отделе (я написал заявление). И - к Аиде Сердитовой, с которой уже знаком. В маленькой ее комнатке переписал копии 35 записок. А потом она милостиво, расположившись ко мне, принесла оригиналы в конвертах, чтобы я их подержал в руках. И около 300 минских с 4-х вечеров. Была и такая: "После выступления буду ждать у правой колонны напротив лавочек". Записки о том, что дорогие билеты, что это "доступно только нэпманам", много о непонимании, о том, "зачем о себе так хвалебно"… Но витебские записки уже у меня.

8 июля. На Припяти или на Волге - вблизи или издалека - глядел я на синие волны, на белые облака. И думал о бренном и вечном в таинственном шелесте дней. И сосен зеленые свечи стояли над жизнью моей.

Еду в Наровлю. По дорогое - Гулевичи. И я вспомнил пионерский лагерь, мой первый здесь, в этой деревне, из которого убежал.

Колосились щедрые поля там в первый раз после большой войны. Пионерский лагерь в сорок пятом - мы горды страной и голодны. Что нам "мертвый час" - мы столько мертвых видели, не доведись другим. И теперь у нас свои заботы: плеск реки, костра веселый дым. От полупустых обедов наших выручают ягоды в лесу. И впервые я букет ромашек удивленной сверстнице несу. Чувствую себя почти крылатым. Миг еще - и взмою в небеса. Пионерский лагерь в сорок пятом. Взрослых виноватые глаза.

15 июля. Как всегда, быстро промелькнули наровлянские дни, да и была-то неделька всего. Журнал "Комсомольская жизнь", и в нем - наша с Лученком песня "Вечно молод Комсомол". По вечерам - много разговоров с папой.

Из его рассказов. Первая мировая. Ему 25. Мобилизация. 397-я могилевская дружина. Интендант От Мозыря шли пешком до Кобрина, там - обмундировали. Бомба немецкая. Плен: 1915-21. Шахты. На полях помещиков… В 1910-ом году Симановичи перебрались из Вербовичей в Наровлю. Мовша Симанович - 1860-1924. Его жена - Броха Гузман, прожила примерно 80, единственная из дедушек и бабушек, которых я помню, умерла перед войной. Прадед Симон, видно, от него потом все дети стали Симоновичами, а он еще был бесфамильный. Его отец - мой прапрадед, наверно, тоже, как и папа, Гирш. Я нарисовал родословное древо с помощью папы - древо Симановичей. А мамино древо Городецких получилось у меня более пустым. Дед Давид Городецкий, он Львович - 1864-1928. Элька Яковлевна - 1863-1917. Значит, мои прадеды по маме: Лев и Яков, хоть имена звучали по-еврейски совсем не так. Рад был, что расспросил папу с мамой о моих предках. Надо уточнять все, что на древе…

27 июля. Мой отпуск уже позади. Были: Волга, Москва, Приять. А вчера Лена уехала в Польшу, а мы были на концерте, к сожалению, увядающей Майи Кристалинской. Но все равно в Зеленом театре парка Фрунзе мне было приятно ее слушать.

5 августа. То молодое, то старинное - твое лицо передо мною, изрезанное, как морщинами, Лучесой, Витьбой и Двиною. То заснеженное, то летнее, с летящей ратушею-птицей, твое лицо тысячелетнее всегда в историю глядится. Не избаловавано восторгами и летописцев отношеньем, оно останется в истории лицом с особым выраженьем.

9 августа. Умер Иван Павлович Мележ. В июле 1969 года он прилетел в Коктебель повидаться с женой и дочкой в nepepыве между двумя какими-то поездками. Кажется, он пробыл тогда в Коктебеле недельку, за которую мы сблизились, много гуляли вместе и днем и по вечерам, и вели разговоры о жизни и литературе. Больше всего говорили о Полесье, о его Хойниках, Юровичах, Глинищах, о моей Наровле - а все это рядом, рукой подать - на Припяти, о лесах, о болотах, о мелиорации, ее пользе и вреде…

Иногда во время наших прогулок щелкала моя старенькая "Смена". И на память, хоть и полутемные, остались кадры, запечатленные тем летом в Коктебеле. На одном из них Иван Павлович с женой Лидией Яковлевной сидят на скамейке у моря. На другом дочка из пены морской, как Афродита, рождается. На третьем - кто-то нас щелкнул - он, Тарас и я, хорошо схваченное, естественное мгновение, но уже темнеет и нет четкости на снимке…

Однажды он позвонил на телестудию. А я не сразу понял, что он тут рядом, в Витебске. Мягко и деликатно (тоже, как всегда) спросил, не занят ли я, можем ли встретиться. Я тут же прибежал на площадь Свободы, где он меня ждал. Мы скромно пообедали в недавно открытом кафе "Витьба" в полупустом зале и вышли прогуляться по городу. Иван Павлович интересовался, кто из молодых витебских литераторов, на мой взгляд, подает надежды, кого поддержать на приемной комиссии - он был ее председателем. Я назвал несколько фамилий. Одну кандидатуру - Маины Боборико - он тут же одобрил, поддержал. О второй (Володя Хазанский) сказал, что очевидно, документы готовить не следует, потому что это работы журналистские, а недавно как раз тоже обсуждали творчество одной журналистки, бывшей партизанки, человека уважаемого, автора нескольких книг для детей, обсудили и не рекомендовали, так что надо думать, как бы людей от таких ранений душевных уберечь. Мы еще поговорили об областном литобъединении, о традициях литературных и художественных в древнем городе. Постояли на мосту над Витьбой. Я обратил внимание на этот красивейший уголок, который любили писать многие художники - именитые и безвестные, назвал Марка Шагала, на чьих полотнах он запечатлен. Потом прошли к театру, присели на скамейку, с которой открывается великолепный вид на Двину. Каждый раз, приезжая на Полесье, вспоминаю, что тут родился он. И когда теплоходик везет меня из Мозыря в Наровлю, снова вижу в дымке над Припятью Юровичи, а иногда "ракета" проносится так быстро, что только несколько мгновений виден мне берег. Но и за эти мгновения успеваю вспомнить его, послать привет земле, которая родила такого сына, воспевшею ее в своей "Полесской хронике".