Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [39]

23 августа. Алупка. Воронцовский дворец. Парки. Лебеди.

25 августа. Мне очень приятен старейшина Иван Дмитриевич Василенко, которому перевалило за семьдесят, но держится бодро. Кажется, он единственный здесь писатель, чьи книги я читал: "Артемка в цирке", "Золотые туфельки" и "Звездочка", за которую он удостоен Сталинской премии. Каждый день разговариваем с ним. И он мне рассказывает разные разности, веселые и грустные истории… Здесь недалеко от дома, у дороги - огромная скала, которую называют Скалой Луговского. Иван Дмитриевич его хорошо знал и любит о нем вспоминать. Тоже любя Луговского, записываю один из рассказов.

…"Броненосец" - так его называли за кустистые брови. Выбритый, отутюженный, он проходил через двор и поднимался вон по той тропе - видите? - в горы. Там, наверное, и родились лучшие его стихи, навеянные Крымом. Когда он появлялся к обеду, женщины влюбленно смотрели на этого высокого стройного красавца и вдруг он исчезал. Утром не прошел через двор, не появился к обеду и ужину… Поздно ночью к Дому творчества подкатывала машина, и чей-то чужой грубый голос был слышен через открытые окна: "Приехали… Выходите!.." И снова: "Гражданин, сколько раз я буду повторять? Освободите такси!.." Наступала пауза. Все прилипали к окнам и ждали. И вот в ночной тишине раздавался могучий бас Владимира Александровича: "Как Вы смеете со мной так разговаривать?! Знаете ли Вы, что я потомственный российский дворянин?!" Через день его увозили в Симферополь и сажали в московский поезд. И замечал он это, видно, уже где-то далеко в дороге к столице"…

"А Вы знаете, Иван Дмитриевич, - это уже "хохмит" - журналист-москвич Олег Куденко, подслушавший окончание рассказа о Луговском, – кто-то каждый вечер носит цветы к его скале" (это намек на мои "походы", после которых я опустошаю цветочные клумбы перед Домом, зато по утрам все видят в трещинах скалы - цветы)… "Да? - удивленно поднимает голову Василенко, - должно быть, какая-то сентиментальная дама"…

27 августа. На домотворческом рафике - вперед по Крыму. Ехали над морем. Купались в Рыбачьем. Заехали в Коктебель, и там - приятная для меня встреча и разговор с Николаем Рыленковым…

Феодосия, картинная галерея Айвазовского, памятник Айвазовскому, фонтан Айвазовского, могила Айвазовского - все Айвазовского.

Старый Крым. Домик, который мог показать каждый…

Вышла в белом костюмчике женщина, маленькая старушка: "Здрасьте! Вы к Александру Степанычу?.." Вошли в домик и зазвучал ее рассказ: "…Приехали мы в 30-м году… Вы знаете, ведь РАПП требовал, чтобы он писал бытовые романы, а он не хотел… Жить в Феодосии материально было очень трудно, он плел корзинки и продавал… а потом мы перебрались в Старый Крым… И умер он здесь от рака легких 8 июля 1932 года"… (Мне уже было целых 13 дней…) Во время войны Нина Николаевна работала в немецкой типографии… А потом 10 лет сидела. Мы стояли в маленькой комнатке с фотографиями на стенах, с алыми парусами над столиком… И среди всего этого бродила 72-летняя Нина Николаевна Грин…

На старом кладбище на алыче - алый парус и портрет. А парус натянут от верхушки до могилы. Скромный камень: "А. С. Грин. Писатель. 1880-1932". Оставил запись в толстой тетради: "Гриновские чудеса! Звездой этот дом отмечен!.. Бегут по волнам навстречу алые паруса…" Долго не мог прийти в себя после этого светло-грустного часа с Грином…

28 августа. Гурзуф. Дом, где жил Пушкин в 1820-м. Пушкинский грот…

Надо записать о вчерашней встрече с Николаем Рыленковым Он стоял в тенниске и шортах недалеко от корпуса коктебельского Дома творчества, куда подрулил наш автобусик. И я его сразу узнал и бросился к нему, как к старому доброму знакомому, хотя виделись и разговаривали мы всего лишь два раза: на Всесоюзном совещании молодых в Mocкве и на Неделе русской литературы в Витебске, когда я вел телепередачу и его представлял почти как земляка, живущего по coедству в Смоленске… Не скажу, чтобы и он также бросился ко мне, но когда я передал привет из Витебска, когда мои спутники помчались к морю, - и он потянулся ко мне. На Полесье в конце войны попалась мне его книжечка "Прощание с юностью", которая и сейчас в моей библиотеке… Почти всю знал наизусть. И с детства пел его "Ходит по полю девчонка". Я сказал ему об этом, и о том, что многое в моих первых стихах шло от его книжки. И, конечно, сказал я Рыленкову и о моем "Левитане". О художнике, певце русской природы, он написал уже давно. А моя главная мысль выражена в эпиграфе: "Царская Россия была тюрьмой народов…" Хотя и "певца природы" я тоже славил. Николай Иванович заметил, что и у него было вначале еще несколько строф о том же, о чем писал я. Он снял и протер очки, близоруко щурясь под нещадным коктебельским солнцем. Спросил о Витебске, о том, давно ли я видел Петруся Бровку, с которым его связывали годы дружбы. Сказал о Смоленске, укреплении творческих связей между двумя братскими городами: "А давайте возьмемся и перейдем от слов к делу. Я со смолянами приеду в Витебск, а Вы с витеблянами - в Смоленск. Ведь наши города так многое роднит…"

29 августа. Мисхор. Ливадия. Ласточкино гнездо. Катер "Чехов"… Дом-музей А. П. Чехова в Ялте на ремонте, но нас впустили и, пользуясь добрым расположением хранителей, я взял в руки чеховскую трость, прошелся с ней и постоял под "левитанистым", как сказал бы хозяин дома, пейзажем "Дуб и березка", который друг подарил другу… На память унес по листу лавра и пальмы, посаженных Чеховым… В книгу отзывов записал: "Издалека сюда приехав, со всех концов родной земли, тебе поклон мы принесли, наш дорогой любимый Чехов…" И все подписались,..