Витебский вокзал, или Вечерние прогулки через годы - [136]

12 мая. Прощанье с Парижем. Гранд Опера. С Колбасиным. Он стал объяснять, что я из Витебска и мне нужно обязательно увидеть плафон, расписанный Шагалом. Выяснилось, что за 5 мин. посещения надо заплатить 25 фр., а иначе даже самого президента не пустят. Я тут же отдал франки - и надо мной шагаловское небо с портретами композиторов и сценами из спектаклей. Минуты пролетели, как одно мгновение - но и я полетал…

Площадь Бастилии. Новое здание Гранд Опера. Блочный рынок. На Монмартре. Площадь художников. Музей Родена и его скульптуры под открытым небом. Вандомская колонна. И Лувр! И все вечное. И этот взгляд Монны Лизы! К вечеру - у нас в номере с Колбасиным, Борисом и Ириной. И воспоминания о том, как они уезжали 10 лет назад из Минска. И я им о тех днях: "Как уезжал Борис Заборов навстречу славе и почету, друзья вокруг шептали: "С Богом", враги вокруг шипели: "К черту". Вспомнили с Борисом, как однажды я встретил его в Минске, и он на мой вопрос "что нового?" ответил: "Да вот в двенадцатый раз собираюсь в Париж…". Он оформлял по заказу издательства "Художественная литература" "Семью Тибо" Мартен дю Гара (два тома) и хотел хоть бы взглянуть на Париж. Не выпускали… И взглянул лишь в тринадцатый раз и теперь видит столицу Франции каждый день. Уехал и прижился, и зажил новой жизнью…

13 мая. Последний взгляд на каштан за окном, на Эйфелеву башню… За моим окном цветет каштан, старый Эйфель облака утюжит. И парижский сладостный дурман пятый день меня пьянит и кружит. Он еще рассеется потом, мне о том Шагал напоминает и своим невидимым крылом Витебск и Париж соединяет.

16 мая. На студии: принес торт, сувенирчики и рассказывал о Париже. На собрании отделения - рекомендация в Союз Маше Боровик, сказал о ней слово.

18 мая. На даче. Поставил парничок: а вдруг будут огурчики? Работая, думал - и мелькали строки: "И приснился мне сон, что вернулся Илья". А и в самом деле мне приснилось, что Илья Коган, который уехал в Израиль, вдруг вернулся и меня упрекает, а особенно за то, что я не могу оставить Витебск и прирос к нему.

20 мая. Занесенные сюда шальными бурями, горестными вихрями земли - незабудки на могиле Бунина от любимой родины вдали.

Я записал эти строки на русском кладбище под Парижем. А сегодня, перечитывая "Жизнь Арсеньева", снова думал, что в большой и сложной жизни Бунина был и Витебск. "В Витебск я приехал к вечеру, - рассказывает герой его романа. - Всюду было очень снежно, глухо и чисто, девственно, город показался мне древним и не русским: высокие, в одно слитые дома с крутыми крышами, с небольшими окнами, с глубокими и грубыми полукруглыми воротами в нижних этажах. То и дело встречались старые евреи… На главной улице было гуляние - медленно двигалась по тротуарам густая толпа полных девушек, наряженных с провинциальной еврейской пышностью. Я шел как очарованный в этой толпе, в этом столь древнем, каякмне казалось, городе, во всей его чудной новизне для меня…"

Читая эти строки, стал рассматривать старые почтовые карточки Витебска начала века. Вот костел, где слушал орган Бунин - Арсеньев, а вот вокзал, из которого только что вышел и лаконичное описание в книге: полутемный буфет, сонная лампа, самовар, старик-лакей, а "в стенных часах постукивало с такими оттяжками, точно само время было на исходе"… А Бунину 19 в тот день сто лет назад "на вокзале в Витебске в этом бесконечном ожидании поезда на Полоцк"…

21 мая. Какой майский маршрут: Париж-Крынки. Новое здание школы, памятник, музей Лынькова, и школа носит его имя. Ко всему этому и я когда-то "руку приложил". Снимали фильм о Крынках.

27 мая. Позвал Федорчук, приехал на день с сессии Верховного Совета БССР. Подписал ему книгу: "После парижских сладостные мук я заявляю другим в пример: друг витеблян и Шагала друг Николай Алексеевич Федорчук - лучший мэр в СССР".

28 мая. Семинар творческой интеллигенции. Встреча с литераторами. Вечером – в Березинском заповеднике. Приехали минчане: Павлов, Сипаков, Коршуков, Н. Пашкевич.

8 июня. Поездка в Крынки. В Погостище сидел на скамье среди травы возле места, где стоял дом Лисицыных, вспоминал о Володе, показывал фото, читал его стихи - это запись для "Двины".

15 июня. С Мишей – в синагоге. 20 человек, старики. Черные кипы и белые талесы. Молитва. Вынос (из шкафа) Торы.

24 июня. Звонил в "В. р.", возмущался интервью Дичева, доктора ист. наук: он чуть ли не призывает бить сионистов, что-то городит против белорусов… Как такое можно давать?

6 июля. Маленький праздник на Покровской у дома Шагала. Зашел за мэром. На улице у окна (Миша поставил фото на подоконнике) я сказал слово: о дне рождения, который мы здесь отмечаем впервые, поздравил себя и всех, о сложном трудном времени (а бывает ли оно другим?), когда только культура может поднять и спасти, о Шагале - великом сыне Витебска, о доме, возле которого стоим, о том, что надо закладывать традиции, о 105-й годовщине, о Шагаловских днях.

11 июля. Ходил по городу и бормотал пушкинское "Не дай мне Бог сойти с ума…"

16 июля. У Федорчука - подписали письмо в Ниццу. Договорились об утверждении Шагаловского комитета: Кибисов, Гвоздиков, Федорчук и я - председатель (а мэр - зам).