Високосный год - [40]

Роза встала, подошла к комоду, зачем-то передвинула с места на место высокую узкогорлую вазу с прошлогодними цветками трясункой с мелкими золотистыми сердцевидными колосками. Над комодом висели в большой раме под стеклом карточки. Среди них — с открытку величиной — отцовская, фронтовая. Молодой, улыбающийся, в шинели, подпоясанной брезентовым ремнем, и в пилотке, с автоматом на груди, он стоял у стены кирпичного дома.

Он вернулся с фронта в сорок пятом, в апреле, после тяжелого ранения. Долго болел и дотянул только до весны сорок девятого… Мать одна поднимала Розу и братишку. Он теперь служит в Мурманске, на флоте, и Роза не виделась с ним давно.

Все тут, в этой избе, все воспоминания. Мать не любила сниматься, сохранилась лишь одна фотография: в цветастом платье, с косынкой на плечах, полная, темноглазая, на щеках ямочки. Улыбается. «Это в праздник снималась, Первого мая, — вспомнила Роза. — Тогда из города фотограф приезжал». В уголке рамы она увидела и себя, большеглазую, с челкой на лбу, как у лошадки… В восьмом классе тогда училась.

Роза вздохнула, прошлась по избе, выглянула в окно. Потом отправилась на поветь, нашла там старые запылившиеся грабли, они стояли в углу рядом с косой. Взяла грабли и, заперев избу, пошла на двинской луг, поворошить сено, тряхнуть стариной…

Там, на излучине, где свободно гулял ветер, пестрели ситцевые кофты и косынки и слышалась бойкая речь. Почти все население Борка пришло сюда: пенсионеры, учителя, подростки, сельсоветские служащие, доярки с ближней фермы. Растянувшись цепочкой по рядкам скошенного сена, ворошили его граблями, растряхивали. Сено уже потемнело, было неважнецкое, но при нужде зимой годное в корм. Тут Роза увидела и директора совхоза, он старательно переворачивал свой рядок. А рядом неумело действовала грабельками и его жена Елизавета, высокая, прямоногая, пригожая. Роза подошла к свободному рядку и тоже стала работать. Чикин, растряхивая поблизости сено концом граблевища, поглядел на нее и сказал:

— Ну вот, и городские пришли.

Роза ничего не ответила, даже не посмотрела в его сторону. Чикина она недолюбливала.

Вдали, у самого берега, работал трактор «Беларусь» с навесной косилкой. Он докашивал луг.

Лисицын снял рубашку, оставшись в майке. Руки у него были сильные, мускулистые, но, как у всякого интеллигента, мышцы заплыли жирком. Лиза потуже затянула косынку. Она присматривалась к работе других, стараясь приноровиться. Вскоре обогнала супруга, и он похвалил ее снисходительно, как школьницу:

— Ты у меня молодец!

— Еще бы, — отозвалась Лиза. — Лицо у нее порозовело от солнца.

Чикин крикнул командным баском:

— Эй, бабы, запевай!

— Ишь, покрикивает, как старшина на солдат! — отозвалась Софья Прихожаева. — Сам бы и запел, а мы бы подхватили! — Она одета была в мужские брюки и кирзовые сапоги, оставшиеся от беглеца мужа, плечи у нее покраснели от загара, глаза улыбались весело, открыто. Софья запела:

Меня милый изменил,

Пересел к товарочке,

А я еле усидела

На тесовой лавочке.

Ее звонкий голос разнесся по всему двинскому лугу. Бросив в него частушку, Софья смолкла, ожидая ответа. Он сразу последовал издали, от реки:

Подружка отлет

О залетке ревет,

Не реви, вертоголовая,

Никто не отберет.

— Гармонь бы, — с сожалением сказал Чикин. — Да где там! Повывелись ныне гармонисты, только магнитные фоны и слышно!

— Ничего и без гармоники, — отозвалась одна из подруг Софьи по ферме, выпрямилась и тоже запела:

Что ты, милка, окосела —

Не на те колени села!

Я совсем не окосела —

Куда надо, туда села.

Над лугом покатился веселый смех.

Чикин посмотрел на Софью со снисходительной усмешкой. От нее так и веяло здоровьем, молодой силой, задором. Плечи у нее горели жарко, пунцовели — перегрелась «Эх, солнышко, солнышко! — подумал Чикин. — Редко ты радуешь нас теплом!»

Степан Артемьевич, опершись на грабли, слушал: не запоют ли еще. Ему нравились эти минутки неожиданно радостного настроения людей, и хотелось, чтобы они продолжались. Но больше никто не запел, и он снова принялся за прерванную работу.

2

К вечеру почти весь двинской луг убрали, осталась сохнуть в рядках только свежескошенная трава. Сено, спрессованное в тюки подборщиком, свезли под навес.

Софья с луга пошла еще доить коров и вернулась домой уже в сумерках, усталая, но довольная собой. Хорошо чувствовать себя членом большой и дружной семьи, знать, что ты не лишняя спица в колеснице и твои умение и руки пригодились.

Во всем теле ощущалась расслабленность, приятная истома, как бывает после напряженного физического труда не только по необходимости, а и в охотку. Только вот немного перегрелась на солнце, кожа на плечах чуть саднила. Но это ничего, пройдет. Софья надела ситцевый домашний халатик, и ей стало приятно от прикосновения прохладной мягкой ткани.

С улицы донесся стук калитки. Она выглянула в окно: по двору неспешно шел Трофим. Она метнулась к двери и закрыла ее на запор. «Заметил ли он меня в окно?»

Решила не открывать ему, села на лавку в простенке и прислушалась. Трофим пошарил рукой по двери, подергал за скобу, потом осторожно постучал. Она молчала. Еще постучал, громче и требовательней, и притих, видимо, тоже прислушивался. Опять раздался стук в дверь. Трофим что-то проговорил там, что именно, она не разобрала. И затем послышались удаляющиеся шаги. Он постоял на крыльце, спустился на мостки, и она вздрогнула от резкого стука в окно, но с места не двинулась.