Вишняки - [15]

Трудно отгадать. Возможно, и то, и другое, и третье… Вот они завтра проснутся, мы их и спросим.

ВОРОБЫШЕК

На охоту

В комнате горел свет. Значит, на улице было ещё темно. Я открыл другой глаз и увидел папу. Он стоял посреди комнаты в своём коротком кожушке и подпоясывался широким охотничьим ремнём с маленькими кармашками для патронов. Этот ремень называется патронташем.

Меня сразу точно подбросило на кровати. Я вскочил и, протирая глаза, спросил:

— Пап, ты на охоту?

— Спи, сынок.

— А ты на охоту? — не отставал я.

— Да так, пойду поброжу немного.

Каждый выходной день папа отправлялся на охоту в лес или в поле, но вставал он так рано, что я видел его лишь тогда, когда он возвращался домой. Я всегда просил, чтобы в следующий раз папа взял меня с собой, а он смеялся и отвечал:

— Хорошо, только с одним уговором: если спать не будешь — пойдёшь, а вовремя не проснёшься — не взыщи, будить не стану.

И вот сегодня, наконец, мне посчастливилось проснуться вовремя.

— Я тоже пойду! — И, не ожидая папиного ответа, я вскочил с кровати.

— Ну куда тебе! На дворе вон как темно и страшно…

— А чего страшно? Волка? Так ведь у тебя ружьё, и я своё возьму.

Босиком я бросился в уголок, где стояло моё двуствольное, как и у отца, ружьё. Только маленькое. Его ещё давно купила мама в день моего рождения.

— А в лесу снегу знаешь сколько? Ты не сможешь идти.

— Так ты пойдёшь впереди, а я — за тобой.

— Ну уж возьми его, раз обещал, — попросила мама. — Побегает за тобой — в другой раз не захочет.

— Ладно, так и быть, — согласился отец. — Одевайся скорее.

Ух, как же я торопился! Я забегал по комнате, кидаясь то к валенкам, то к тёплому свитеру, то к своему ружью.

— Обожди, не суетись, я тёплые рейтузы найду, — смеясь, сказала мама. — Постой, валенки на босу ногу? Носки шерстяные надень.

Наконец с ружьями за плечами вышли мы со двора. Уже в нескольких домах светились огоньки. У соседей запел петух. Вдоль улицы пробежал ветер и донёс музыку из репродуктора, висевшего в центре села. Под музыку дядя физкультурник говорил:

— Ниже, ниже наклоняйтесь. Не сгибайте ноги в коленях. Три-четыре…

Воробышек

Пока мы добирались до леса, уже совсем рассвело. В лесу сначала кажется тихо-тихо. Но, когда прислушаешься, уловишь: где-то хрустнула веточка, а там вспорхнула с дерева пташка — только снег посыпался и словно дым обволок на какое-то время кусты. А издали слышится: «Тук-тук. Тук-тук-тук…»

— Что это?

— Дятел трудится, — сказал папа.

Долго ходили мы по лесу, много видели всяких звериных следов — и маленьких и больших, но ни лисица, ни заяц так нам и не попались.

— Давай отдохнём, — попросил я папу.

Но, когда мы присели на кучу хвороста, я почувствовал, что в валенки откуда-то набралась вода и ноги мои закоченели. Я сказал об этом папе.

— Ну что ж, тогда пошли домой.

Мы уже подходили к дому, только с другой стороны, с огородов, когда из-за кустов выскочил заяц. Папа поднял ружьё и, не целясь, выстрелил. С кустов шумно поднялась стайка воробьёв, а беляк, прижав к спине уши, изо всех сил понёсся через луг к лесу.

Я заметил, что в снегу под кустом что-то трепыхается.

— Папа, гляди: что там? — шепнул я.

Папа запустил руку в снег.

— Э-э, так ты вместо зайца попался, — с жалостью сказал он, и я увидел на его ладони серенького нахохлившегося воробышка.

— Ты… подстрелил его?

— Подстрелил. Видишь, крылышко повредил… Что ж теперь с тобой делать?

— Папа! Раз это мы его подстрелили, давай возьмём домой. Я буду за ним ухаживать, пока крылышко не заживёт.

— Хорошо. На, неси.

Я хотел взять воробышка из папиных рук, но он меня так ущипнул за палец, что я вскрикнул и выпустил его. А он сразу попрыгал в сторону от нас, стараясь убежать.

— Эх, ты, а говоришь: «Я храбрый», — пристыдил меня папа.

Я поймал воробышка. Он меня ещё раз клюнул, однако я уже не выпустил его и не закричал. И палец уже не болел так, как сперва.

Мама против

Дорого мне стоила эта охота: набрал снегу в валенки и простудился. Теперь мама не пускает гулять, всё время в комнате сижу.

Но мне не скучно: ведь у меня есть воробышек!

Первые дни он никого не признавал, даже есть не хотел. Насыплю ему пшена, накрошу хлеба, воды налью в блюдечко. Поймаю его, посажу:

— Ешь.

А он забьётся за шкаф, нахохлится, сунет нос в угол и сидит.

Потом привык. Едва рассветёт — сразу же вылезает из своего тайника и так забавно — прыг-прыг — бочком, бочком — и уже на дощечке, где насыпано пшено и блюдечко с водой стоит.

Поест, воды попьёт и давай разгуливать по всей комнате.

Я радовался, что воробышек поправляется, а ночью мне часто снилось, что он уже летает. И вдруг против воробышка выступила мама. Как-то утром, в выходной день, когда и папа был дома, она убирала комнату и очень сердилась.

— Тьфу, куда ни глянь — всюду твой воробей наследил. Вот возьму и вышвырну его во двор.

— Во дворе же холодно, мороз. Он сразу пропадёт, — испуганно возразил я.

— А до каких пор я буду терпеть от паршивой птахи! — ещё сильнее сердилась мама. — Не успеваешь убирать после него. Весь пол заследил. Выброшу его — и всё.

Я уже представил, как больной воробышек замерзает на снегу, и из глаз моих сами закапали слёзы.