Вишнёвое дерево при свете луны - [7]

Когда он влезет на тутовое дерево в конце виноградника, издали видишь его красную рубаху.

Работать он умеет не щадя себя, но если уж он заснёт, то и пушечным выстрелом не разбудить. Он знает об этой своей слабости, и когда клал голову на мешок, наполненный поло́вой, то всегда строго приказывал своей собаке: «Смотри, собака, если я крепко усну, полай на меня погромче!..» Собака будто понимает, о чём просит хозяин. Если Панкиса спит дольше, чем надо, она всегда начинает громко лаять, а то и царапнет лапой, Панкиса просыпается моментально и вскакивает, как будто он и не спал.

В тот год был хороший урожай яблок. В саду Панкисы деревья гнулись от тяжести плодов, ветки лежали на земле. Я пошла с ребятами вверх по деревне. Дорога шла по аллее. Кусты ежевики, шиповника и сирени переплелись. На обочине дороги некоторые растения будто нарочно легли на землю, чтобы отдохнуть от жары.

Скоро мы подошли к широкой дамбе Дуруджи, поднялись на откос и пошли дальше. С противоположной стороны навстречу нам бежала загоревшая, босоногая девочка со светлыми волосами. Перед ней семенила белая коза.

— Кто это? — спросила я.

— Хизерги́ль. У неё нет ни отца, ни матери. Бабушка больная лежит в постели, дед управляется по дому. Эта коза — их кормилица.

С правой стороны стояли очень высокие ели. Там же, на маленькой полянке валялся огромный камень. «Как могла подняться эта Дуруджа так высоко и кто прикатил сюда эту глыбу?» — подумала я.

Хизергиль с разбегу вспрыгнула на камень и на миг, как изваяние, замерла. Коза тоже подбежала к подножию камня, заблеяла, но на камень не взобралась.

— Поднимайся, поднимайся ко мне! — крикнула Хизергиль козе.

Коза подняла передние ножки и попыталась взобраться на каменную глыбу, скользя копытцами…

Тем временем мы продолжили свой путь.

Подошли к плетёной изгороди. За оградой красные яблоки алели в зелёной листве. Приятный аромат распространялся вокруг. Не сговариваясь, все перелезли через ограду в сад. И я перелезла, но косой зацепилась за изгородь, и это мне показалось плохой приметой.

— Интересно, где же Панкиса? — спросил кто-то.

— В башне, наверное, дрыхнет.

Только мы успели наполнить яблоками свои карманы и пазухи, в траве что-то прошмыгнуло. Все сломя голову бросились через ограду.

Я оглянулась, но никого не увидела. И тут же услышала шаги и чьё-то тяжёлое дыхание. Между деревьями показалась овчарка. Я не испугалась, но всё же затаилась. Овчарка обежала вокруг, подошла ко мне, обнюхала, осмотрела меня и удалилась.

К забору я подошла не спеша, перепрыгнула и увидела: ошеломлённые мальчишки и девчонки стояли на улице, одни руками закрыли глаза, другие облизывали пересохшие губы, а некоторые от страха присели на корточки, прижав ладони к щекам: ой, что, мол, будет! Оказывается, они знали злой нрав собаки. Она могла кинуться на любого. И ни за что никому не вырваться из её пасти. Потому так и испугались мои друзья. Краденые яблоки рассыпались по земле.

Вечером клялись и божились в нашем квартале все.

— Нет, дорогой мой, моего там не было! — ударяла руками по коленям полная женщина.

— Ты что, с ума сошёл! Что там потерял мой ребёнок? — кричала другая.

— Панкиса, убирайся, не то хуже будет! — грозила третья.

Панкиса подошёл и к нашему дому. Поднялся по лестнице короткими шажками и уставился на отца, прищурив левый глаз. Я прижалась к столбу балкона.

— Что с тобой, Панкиса, и чем ты встревожен, сын мой? — спросил отец с улыбкой.

— Дело в том, — ответил Панкиса, — что твоя девочка обворовала мой сад… Вот эти все твои соседи отказываются — нет, не мой, нет, не моя… — проглотил слюну Панкиса, будто в горле кусок застрял, потом он затих. — Вот твоя действительно была! — Он ударил кулаком свою узкую худую грудь. — Собаку пустил, а она и хвостом не шелохнула, эта проклятая, вот!.. Как ты думаешь, что всё это значит?

Худое лицо Панкисы выразило удивление. Папа подал ему стул:

— Присядь, дорогой друг, отдохни. Неужели эти девчонки и мальчишки столько тебе причинили ущерба, что ты так убиваешься?..

Опираясь на палки, вошли и соседи.

Панкиса сел на стул и покачал короткими ногами. Моргая узкими, без ресниц, глазами, он молча сопел.

— А ты сам никогда не таскал чужие яблоки? — неожиданно спросил папа.

— Как же нет? Аптрека, но… — Панкиса втянул голову в узкие плечи.

— Как же ты мог тогда погнаться за детьми из-за каких-то десяти яблок? И ещё говоришь, что собаку на них напустил. А если бы она разорвала кого-нибудь, тебе было бы легче от этого?

После слов отца соседи загалдели и стали угрожать Панкисе.

— Если они разорили тебя, то скажи, я за всех заплачу, — нахмурил брови отец.

— Нет, кацо…[4] — выпрямился Панкиса, — что за ущерб, какой там ущерб!.. Всё равно бы их воробьи склевали…

— Тогда будь здоров, мой Панкиса, и знай: если в своём саду ты ребёнка увидишь, не гони его. Если ребёнок яблоко сорвёт, ругать его за это не надо, он же маленький… А если малыш не сможет дотянуться до ветки, сам сорви для него, потом он это никогда не забудет. И то, что ты хороший, добрый, дети запомнят на всю жизнь…

Панкиса молча поднялся со стула. Женщины осыпали его насмешками. С позором покидал он нашу комнату, и постыдно звучали вслед ему слова моего отца: