Вишнёвая смола - [42]

Ну, в общем, съела этот Людочкин привет, и пошли мы смотреть «Легенду о динозавре». Тут мне Людочка сразу второй раз резко не понравилась. Потому что раньше если брат в кино с девицами ходил, то я всегда сидела между братом и его очередной девицей. Потому что я маленькая, и чтобы рядом с чужими не сидеть. Типа я боюсь сидеть рядом с чужими, и мне жутко неприятно, когда они, чужие, меня касаются. (Про «боюсь сидеть» я, конечно же, врала – делать мне нечего, как бояться с кем-то рядом сидеть. Но вот про «неприятно, когда они, чужие, меня касаются» – это правда. Иногда я бываю очень брезгливой.) А тут – и сеанс поздний, и кино для взрослых, и чужих полный зал набился, как с цепи сорвались. А брат сажается между мной и Людочкой. То есть – не я посередине! «Э-э-э…» – начала было я. Но решила промолчать. Потому что почувствовала, что посередине меня всё равно не посадят. А попросить и получить отказ – это куда унизительнее, чем ничего не получить, но ничего и не просить. Промолчать – это такой способ сохранить гордость.

Кино оказалось ужасно страшное. Просто кошмар! В общем, японцы нашли в Японии какие-то окаменевшие яйца. И из этих окаменевших яиц динозавры и повылупились. И давай всех кусать-убивать. Даже лошадь. И одну тётеньку, которая была сперва голая (мама меня на такое кино точно не пустила бы, хотя я не понимаю, что такого взрослого в голой тётеньке? Взрослое есть в тётеньке, которая, там… ну, не знаю… может сама починить электродуховку, как моя тётя Оля, а в голой тётеньке ничего такого взрослого нет. На пляже голых маленьких детей – завались, и ничего в них взрослого нет, и не ищи, ни манной каши не сварят, ни гвоздь в стену не забьют – прям как мой папа, про которого мама, кстати, говорит, что ему бы только на тётенек смотреть, уж не знаю, на голых или на одетых, эта голая тётенька в кино была такая страшненькая и узкоглазая, что уж лучше бы оделась, не позорилась), а потом, уже в лифчике, расчёсывалась – тоже вылупленный из окаменелого яйца динозавр съел. Динозавров было два – летающий и бегающий. Люди на экране (все как один узкоглазые, потому что японцы. Хотя в японском мультике, что я однажды тут, в «Родине», смотрела, у всех были глаза размером с чайное блюдце. Ну мультики – то такое дело, кому чего не хватает – тот то и рисует. Японцам, вот, глаз не хватает, а Игорю с Советской Армии глаз вроде бы и хватает, а что его девица – кривляка, он не видит) тоже всё кино про «Легенду о динозавре» ходили, бегали, прыгали, падали в пропасти и ныряли под воду. А в конце динозавры – летающий и бегающий – друг с другом побились, а потом всех накрыло извержением вулкана. И конец совсем пришёл динозаврам снова. Зря только из своих окаменелых яиц вылупливались. А людям пришёл конец или не пришёл – непонятно. Девица узкоглазая вроде как падает в вулкан, а узкоглазый парень вроде как её за руку ловит. И на этом конец кино. Или, как говорил раньше сейчас уже мёртвый (у взрослых называется «покойный») Руслан Михайлович: «Кинэць кина, шукайтэ двэри!» Но вот тоже – такие враки это кино! Любой, кто хоть что-то знает про вулканы и их извержения – а я хоть что-то знаю! – понимает, что нельзя упасть в вулкан и чтобы тебя оттуда за руку вытащили. Потому что и упавший в вулкан, и на вулкане со своей протянутой рукой сидящий – расплавятся на раз-два… И даже без три! Потому что лава – это расплавленный камень. А температура плавления камня куда выше температуры плавления человека. Можете проверить, если не верите: жгите, пожалуйста, камни спичками, сколько вам угодно, – камню ничего не будет, он будет молчать и лишь слегка запачкается. А потом поднесите горящую спичку к своему пальцу – тут вы сразу заорёте, а на пальце выскочит волдырь.

Но кино всё равно было страшное. Особенно когда этих, на морском велосипеде, съели. Да и потом. Вообще всё кино от начала до конца – жутко страшное. И не только тогда, когда динозавры всех уже едят. А и тогда, когда ты ждёшь, что динозавры всех съедят. А ждёшь ты этого всё кино про «Легенду о динозавре». Это по-английски называется suspense. Это меня Серёжка научил. Был у меня Серёжка, учил меня английскому, потому что сам учился, но Серёжка уже тоже умер. Потому что мне не везёт, и все, с кем я ни подружусь сильно-сильно, почему-то умирают. Или мне кажется, что я с ними и подружилась сильно-сильно, – именно из-за того, что они уже умерли. И значит, я никогда с ними не раздружусь и не поссорюсь, и они меня никогда не предадут, как постоянно предаёт меня мой двоюродный брат (но со своим двоюродным братом я и не дружу вообще, это наши родители говорят, что мы дружим, потому что им хочется, чтобы так было). Так вот, ещё живой Серёжка говорил, что этот сэспенс – это неизвестность, беспокойство, тревога и ожидание, и оно куда хуже horror (что значит «ужас»), потому что лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. Про ужасный конец и бесконечный ужас Серёжка так шутил. По-моему, это была грустная шутка. Но он её шутил. Так вот, про тот сэспенс Серёжка любил говорить: «Зэ квэсчэн из ин сэспенс!» – что по-русски значило, что «Вопрос ещё не решён!». А нерешённый ещё вопрос – он куда хуже уже съеденного динозаврами узкоглазого. Потому что ждёшь-ждёшь – съест динозавр или не съест?! Вынырнет ли нырнувший узкоглазый, или как? Вот этот вот сэспенс и был в том кино самым худшим, а вовсе не когда кровища лилась и визги визжались (причём люди в зале визжали громче, чем японцы на экране).