Вишнёвая смола - [40]

А когда брат окончил школу и поступил в институт – брат сильно влюбился. Не так, как в школе – много раз и слегка. А один и сильно. Он встретил где-то там у себя в институте девушку и влюбился в неё как навсегда. Даже взрослые люди частенько путают «навсегда» и «как навсегда», так что брат считал, что влюбился в ту девушку навсегда.

Что-то сильно надоела мне эта притчеобразность и всякая саймаковщина и брэдбериевщина, потому буду снова рассказывать про то, как я предала своего единственного и любимого родного старшего брата.

Когда мой родной старший брат влюбился, он стал таинственный, как наши антресоли накануне Нового года. Нет, ну то есть всем понятно, что на антресолях хранятся мандарины, апельсины, бананы и конфеты, но все делают вид, что ничего про это непонятно и никому не известно. Хотя в доме пахнет мандаринами, апельсинами и зефиром (и даже бананами, хотя мама говорит, что бананы не пахнут, а бананы очень даже пахнут – нюхать надо уметь!). Как минимум, тогда, когда мама возвращается с работы и тут же достаёт табуретку или лестницу (если надо поглубже запрятать) – и лезет на антресоли. В доме сразу пахнет мандаринами и, значит, Новым годом. Когда кто-то в доме влюбляется – происходит примерно то же самое, что и в канун Нового года. Потому что от влюблённого (по крайней мере – от сильно влюблённого человека) даже пахнет иначе. Не в смысле какого-то там банального запаха. Не потому, что кто-то запачкался, вспотел и не помылся вовремя. А «пахнет» – в смысле атмосферы. Влюблённый человек становится очень атмосферный, как будто каждая следующая минута для него – Новый год. Влюблённый человек то радуется, то переживает страшно. Причём радуется – когда звонит телефон, а переживает страшно, когда выясняется, что ошиблись номером или мамина подруга позвонила. А если мама с подругой по телефону разговаривает больше двух минут (а мамы с подругами всегда разговаривают куда больше двух минут, уж поверьте!), то влюблённый человек из страшно переживающего становится разъярённым и роет паркет копытом и орёт маме: «Ну сколько можно болтать! Мне должны позвонить!!!» А мама, вместо того чтобы быстро положить трубку и не ярить ещё больше и без того разъярённого человека, начинает над ним издеваться, говоря ему: «Кому надо – подождёт!» – и в трубку: «Позвонить ему должны, ишь! Не, Светка, вырастили на свою голову, а?! В собственном доме по собственному телефону две минуты поговорить нельзя!» (Хотя со Светкой мама разговаривает вовсе не по две минуты, а по целых два часа.) А влюблённый человек из разъярённого становится пунцовым, и надевает куртку, и хлопает дверью так, что во всём подъезде ещё полчаса эхо грохочет, потому что у нас в подъезде живёт очень живучее эхо. Я считала, что мама в таких своих телефонных случаях бывала неправа, но свои счёты о маме держала при себе, потому что в отличие от разъярённого брата не могла себе позволить выскочить из дому, вот так вот симфонически грохнув дверью. Потому что мне было всего лишь восемь лет, когда в нашем доме вместо моего обычного старшего брата появился сильно влюблённый человек. Он тогда, кстати, в самом прямом смысле появился в нашем доме, потому что уже с лета, как только окончил десятый класс, жил у бабушки. Но стал появляться у нас, потому что у нас был телефон, а у бабушки телефона не было.

И вот однажды, когда мама опять на него кричала, а я плакала, мой старший брат сказал мне: «Бери куртку, пойдём в кино!» Мы с ним и раньше вдвоём ходили в кино. Вдвоём, или с Игорем с Советской Армии, или с Сашкой Калеушем. Или даже с какой-то брата одноклассницей или девочкой из параллельного класса. Но чаще всего вдвоём. Это было очень хорошо, потому что брат всегда покупал мне мороженое, когда мы с ним ходили в кино вдвоём. Даже зимой. И вообще – я очень люблю ходить в кино. А мама с папой пока соберутся… Пока собираются – сто раз поругаются. По дороге в кино поругаются. По дороге из кино поругаются. Ещё и в кино умудряются иногда поругаться. Ну, то есть начинают шипеть друг на друга, как два дворовых кота (хотя дедушка говорил, что шипят друг на друга именно коты, а кот и кошка друг на друга шипеть не будут). Поэтому с братом я больше любила ходить в кино. Мы с ним никогда не ругались.

В общем, я надела куртку, и мы с братом пошли в кино. Мне всегда очень жалко маму, когда она ругается или плачет. Потому что если человек ругается или плачет – ему плохо. Тех, кому плохо, – надо жалеть. А старший брат не так часто жалел маму, когда она ругалась или плакала. Я где-то в глубине души очень этому удивлялась и где-то даже его осуждала за то, что он не только не жалел маму, когда она ругалась или плакала, а ещё и ругался ей в ответ и совсем не плакал. И молча уходил из дому, устроив долгое эхо в нашем подъезде. Удивлялась и осуждала, но если, уходя, он брал меня с собой – на пляж, гулять или в кино – очень радовалась. Потому что я не очень люблю кого-то жалеть. Я больше люблю, когда просто пляж, просто гулять или просто в кино. Чтобы не надо было ни на кого злиться и никого не надо было жалеть. Я вообще не люблю, если честно, всех вот этих сильных эмоций. Я иногда думаю, что как было бы хорошо жить, например, в зоопарке, в клетке со зверями. Звери не кричат друг на друга, не плачут, не обвиняют друг друга ни в чём. Ну, во всяком случае, когда они живут в одной и той же клетке. Или ещё лучше – в коровнике. Я однажды была в коровнике – там всё очень спокойно. Коровы стоят и жуют. Мычат, когда их надо подоить, а когда их подоят – снова молчат и жуют. Поднимать шум по делу – например, чтобы подоили, – это по мне. А кричать по любому поводу – это мне не очень нравится. А наша мама очень любила покричать по любому поводу.