Вишнёвая смола - [17]

Когда я снова прислушиваюсь к маме и тёте Лене, тётя Лена уже не плачет. И они с мамой говорят про то, что скоро уже надо будет «крутить абрикосу» и что тётя Лена в этом году не успела «закрутить клубнику», которая не только не подешевела, но и уже «прошла». Такая она, клубника! Идёт, проходит и возвращается. Каждый год.

Потом мы идём через Куликово поле на двадцать восьмой. Мы с мамой выходим на Привозе и топаем домой. А тётя Лена едет на Комсомольскую, чтобы пересесть на пятнадцатый. А торбы едой для Серёжи она набила на рынке Шестнадцатой. Там дороже, чем на Привозе. Но её «молодой» Сашка зарабатывает намного больше, чем мой папа, которому «сорок лет в обед» (хотя ему, вообще-то, прямо через несколько дней после моих семи будет уже сорок два!). И ни для жены, ни для детей «молодой» Сашка ничего не жалеет. Мой папа тоже не жалеет, просто, видимо, папе особенно нечего жалеть, вот он и не жалеет. И «молодой» Сашка обо всех думает, а мой папа – ни о ком не думает, кроме себя, хотя – даже и о себе, если разобраться. «Ему на всё и на всех всё равно!» Так говорит моя мама. А тётя Оля говорит, что зато мой папа не пьёт. А её дядя Коля хотя и зарабатывает много, но пьёт. А «молодой» Сашка и зарабатывает, и не пьёт, и вот, «женился на старухе с больным ребёнком!». Хотя «старухе» тёте Лене столько же, сколько моей маме. Тётка Ольга моложе. И, честно говоря, мне кажется, что лучше такой больной Серёжка, как у тёти Лены, чем такой дурак, как мой двоюродный брат, который, к тому же получается, что и тоже нездоровый: аденоиды какие-то, сопли зелёные, писается в постель. А вообще-то, если послушать взрослых женщин, то может показаться, что все они друг другу завидуют. Пока у них всё хорошо. Тётя Лена никому не завидует. Я так думаю не потому, что она моя подруга. А потому, что она действительно никому не завидует. Во всяком случае, из её разговоров таких выводов не сделаешь. Потому что все её разговоры в основном о Серёжке. А большая часть разговоров взрослых женщин, у которых здоровые дети (или дети с какими-то аденоидами, явно менее значительными, чем таинственный важнючий лейкоз), о том, что «везёт же некоторым!». Интересно, я сама кому-то завидую?..

Если подумать, то я завидую дочери своей воспитательницы из детского сада. Она была со мной в одной группе целых три года. И все три года была на утренниках снежинкой, хотя она толстая, с огромными – аж от носа до подбородка! – вывернутыми и всё время мокрыми губами, и вообще противная. Можно даже сказать, что я ею брезговала все три года. А я, не толстая и с нормальными губами, все три года была на утренниках зайчиком! Но я уже не завидую, потому что детский сад закончился в этом году, и в классе, куда попадёт дочка воспитательницы, может быть дочка учительницы – и пусть теперь этот жирный губан попляшет зайчиком, как все! Она-то и в детском саду не могла свои три строчки нормально выучить – всё время сбивалась. Тоже мне, снежинка! А я, хоть и зайчик, как-то раз на репетиции выдала стихотворение «Скифы» целиком. И воспитательница чуть со стула не упала. Стала кричать, что это не по сценарию. А наша музручка её остановила. Перестала по клавишам бряцать и, чуть не прослезившись, сказала воспитательнице: «Вы что! Это же Блок!» А меня спросила: «Деточка, как ты такое стихотворение выучила?» Я ей честно ответила, что меня оставили с моим родным старшим братом, а я им, десятиклассникам, мешала. И чтобы я им не мешала, мой родной старший брат предложил мне выучить стихотворение. И дал мне целый рубль, но разными монетками. И я им целых десять минут не мешала! «Ты это стихотворение выучила за десять минут?!» – спросила меня музручка как-то даже недоверчиво. «Не за десять минут, а за рубль!» – ответила я ей. Взрослые иногда никак не могут понять, что за что, сколько ты им не объясняй! Воспитательница смотрела на меня, как на дохлую мышь. А её губастая толстуха-дочурка расплакалась. «И что ты поняла в этом стихотворении?» – спросила меня музручка. «Да всё поняла! Там же всё русским языком написано!» – «Что, и даже вот это поняла: “И дикой сказкой был для вас провал и Лиссабона, и Мессины!”? И что же это значит?» – всё ещё не отставала от меня музручка. «Да то и значит, что дикой сказкой был для них провал и Лиссабона, и Мессины!» – ответила я музручке. – «Ну а что хотел нам сказать этим стихотворением автор?» – никак не желала она успокаиваться, пока воспитательница успокаивала свою жирнючую снежинку, а все остальные зайчики задумчиво ковыряли в носах. «Нам он ничего не хотел сказать, потому что знать нас не знает, да и мы с ним не знакомы. А тем, кого он знает, и тем, кто с ним знаком, он сказал вот что: “Александр Блок. Скифы. Панмонголизм! Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно. Владимир Соловьёв. Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами! Для вас – века, для нас – единый час. Мы, как послушные холопы, держали щит меж двух враждебных рас монголов и Европы! Века, века ваш старый горн ковал и заглушал грома́ лавины, и дикой сказкой был для вас провал…”» – и я снова прочитала «Скифов» от начала, которое называется «эпиграф», до конца, вплоть до: «Тридцатое января тысяча девятьсот восемнадцатого года», потому что мне нравилось, что я знаю такое длинное стихотворение и, выучив его, получила целый рубль – а рубль выдавался только при условии, что я выучу