Вишнёвая смола - [19]

Тётя Лена так и не попросила в трамвае маму, чтобы я навестила Серёжку. Ну, или я не услышала этого в их разговоре от конечной до конечной, по Куликову полю и потом, до Привоза. А от Привоза домой мы с мамой шли молча, и я её так и не решилась ни о чём спросить или, тем более, попросить. Пока мы с мамой молча шли от Привоза до осенне-зимне-весеннего дома, я раздумывала над тем, не влюбиться ли мне в того дядьку, что встретила в монастыре, куда сбегала рано утром в кедах. Вернее, я в него уже влюбилась и раздумывала над тем, не выйти ли за него ещё и замуж.

Да, я сбегала рано утром в монастырь. В кедах. Потому что, как говорит Руслан Михайлович: «Уж если я чего решил, то выпью обязательно!» Это такое выражение про целеустремлённость. Целеустремлённость – это такое… Ну, действительно, к объяснению про целеустремлённость лучше вот этого: «Уж если я чего решил, то выпью обязательно!» – ничего и не придумаешь. И это означает, что решённое дело надо делать, даже если всё горит синим пламенем. В то утро ничего синим пламенем не горело, а светило солнце и все взрослые занимались своими взрослыми делами. Папа и дядя Коля – работой, дедушка – кабинетом, бабушка – домом, мама и тётя Оля поехали в город, взяв с собой двоюродного брата-дурака, чтобы накупить ему новых игрушек. Поедь я с ними в город, и мне бы тоже что-нибудь перепало в виде новенькой игрушки или, там, порции крем-брюле в кафе-мороженом на Ленина. Но это всё ерунда и ещё сто раз будет, в отличие от такого удачного стечения обстоятельств, когда все поголовно заняты не тобой. Иногда есть свои плюсы в том, что ты умная девочка. Потому что если умная девочка пообещает, что она будет на углу в мастерской у Димкиного папы, то умной девочке все поверят и не будут к ней приставать или её проверять. И она может совершенно спокойно понестись в кедах к монастырю. Монастырь – он всё-таки далеко. От Шестнадцатой до него ходит смешной трамвай, девятнадцатый. Все его называют «Тяни-толкай», потому что у него водительские будки и спереди, и сзади. И когда он едет туда, то перед у него – зад. А когда девятнадцатый трамвай едет оттуда – то зад у него, наоборот, спереди. Поэтому Руслан Михайлович называет девятнадцатый трамвай головожопым, но я называю его, как все, – «Тяни-толкаем». Потому что «головожопый» хотя и ёмкое слово, но для шестилетней девочки неприличное. Но в монастырь есть ещё и короткий путь. То есть он тоже длинный, но куда короче, чем идти на Шестнадцатую, ждать, пока «Тяни-толкай» притащится с дачи Ковалевского, пока постоит на конечной и потащится обратно на дачу Ковалевского. И там ещё от остановки идти. А вот если нестись до конца Долгой, там направо, и мимо санатория «Якорь», и прямо стремительно к монастырю – то и быстрее будет. Особенно в кедах. Про такой короткий путь я знаю, потому что мама брала меня с собой в санаторий «Якорь», когда ходила туда на грязь. На лечебную. Лечебная грязь – это такая воняющая тухлыми яйцами грязь из Куяльницкого лимана, и она лечит от всего (а моя мама болеет всем). А после того как мама смывала вонючую грязь в душе Шарко (это такой душ сразу из кучи душей), мы с ней прогуливались до монастыря и обратно домой. Потому что мама после лечебной грязи от всего сразу выздоравливала и с удовольствием шла пешком. В сам монастырь мы с мамой не заходили, но мама мне сказала, что бабушка ходит сюда светить пасхи. Не знаю, зачем пасхи светить? Они и так вкусные, особенно бабушкины. Мамины и тёти-Олины не такие вкусные, но им об этом лучше ничего не говорить – проверено! Потому что они и сами всё время говорят: «Ах, какие у мамы пасхи вкусные! Ну почему у нас так не выходит?!» Но если им сказать: «Да, действительно! У бабушки вкуснее, чем у вас!» – то у них так лица скривятся, что ой! Мой папа постоянно на эту удочку попадается и говорит маме и тёте Оле на их вот это: «Ах, какие у мамы пасхи вкусные! Ну почему у нас так не выходит?!» – мол, да, действительно! У мамы вкуснее, чем у вас! И его весь день терроризируют по всяким не относящимся к пасхам поводам. Но понятно же, из-за чего на самом деле! Мужчины иногда вообще не понимают, что женщинам правда не нужна. Женщинам необходимо, чтобы их в правде разубеждали! А пасхи светят, наверное, для того, чтобы ночью их было удобнее есть. Хотя я ночью прокрадывалась на кухню, чтобы посмотреть, как светятся пасхи после монастыря, – так ничего они не светились. Бабушка меня поправляла, что пасхи не светят, а святят. Но от того, что их святят, а не светят – пасхи всё равно не светились. И не святились тоже. Ну да ладно, главное, что я знала дорогу в монастырь и что бабушек там не обижают, ну, значит, и детей тоже. И ещё я подсмотрела, что калитка в монастыре всегда открыта, и значит, мне даже через забор не придётся лезть, потому что это, наверное, неприлично – лезть в чужой монастырь через забор.

В кедах я быстро долетела. И в калитку вошла беспрепятственно. В монастыре было пусто. Мне стало страшно заходить в церковь, и я села на скамеечку – там, позади кустов сирени и всяких разных деревьев, есть аллейка с самыми обыкновенными деревянными скамеечками. На скамеечке я сидела не просто так, а собиралась с духом. То есть – набиралась смелости, чтобы войти в церковь. Церковь наверняка мало чем отличается от самой обыкновенной почты. Там, внутри, наверное, висят почтовые ящики и есть пара окошечек, куда надо сдавать посылки и бандероли. И уж не наверное, а наверняка там сейчас нет никакой очереди, потому что нет вообще никого. Хоть бы она работала, та церковь! Почта-то иногда не работает. И даже не потому, что перерыв, а потому, что почтальонша вышла за хлебом и забежать домой внука проведать.