Вирьяму - [39]

И пока африканские бунтари не воспользовались неразберихой и смутами, подтачивающими лиссабонское правительство, и беспорядками, порожденными выступлениями некоторых португальских офицеров, всем колонистам — он чувствовал это — надо объединиться и создать наконец могущественное, прозорливое общество, способное защитить их интересы и превратить эту страну в цитадель Цивилизации.

Настанет день, и поколения, выросшие в этом очищенном, здравомыслящем обществе, заявят, что считают большой для себя честью принадлежать к его расе — расе человека, который ради величия и прославления своих белых братьев в условиях, когда возникла угроза их физическому и умственному превосходству, предоставил в их распоряжение целое состояние, накопленное благодаря его терпению и вере в неминуемое поражение проповедующих равенство слепцов.

Весь во власти мечты, Робер натолкнулся на коменданта ди Аррьягу, прочищавшего свою челюсть.

18 час. 00 мин.

«Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твоё; Да приидет Царствие Твое…» Он поднял голову и поискал глазами страдальческое лицо Христа, укрытое полумраком. Неверный свет факела проник в окно, согнав все тени к его коленям. Отец Фидель с трудом поднялся, привлеченный светом. У часовни он различил силуэты Робера и португальского офицера. Подле них стоял солдат с дымящимся факелом, который он держал над ведром с водой, откуда торчала детская головка. Робер что-то сказал, указывая пальцем на ведро, и засмеялся. Отец Фидель закрыл глаза. Мгновенно пронеслась вдруг мысль — а что сделал бы его отец? Повернувшись спиной к окну, он оперся локтями о подоконник, а на стене напротив дрожала его тень. Внезапно тень растворилась во тьме — воду выплеснули из ведра, и то, что было в нем, тяжело стукнулось о землю. Тень вернулась — она перемещалась влево, вправо, вперед, в колебаниях своих обнажая то пригвожденные ноги Христа, то дверь, разверстую в постепенно таявшую ночь. Нагнувшись, чтобы отодвинуть занавеску, скрывавшую кровать, священник понял: это тень от его головы. Зажегся другой факел, ярко, точно отблеском пожарища, осветив дом. Отец Фидель снял грязную сутану, скатал ее и швырнул под кровать. Далекий голос назойливо ввинчивался в мозг: «Пожалейте ваших братьев. Сдавайтесь, не то мы всех их перебьем». Священник дослушал до конца, но когда голос зазвучал снова, раздражая, как заигранная пластинка, он высунулся в окно — туда, в ночь, где лишь шуршал дождь да застыли фигуры палачей его жалкой паствы из деревни Вирьяму.

Отец Фидель очнулся на необъятном, вязком поле — он, подпрыгивая, бежал по нему, а поле было все усеяно безжизненными телами, и одно из них вот тут, совсем рядом, обуянное ужасом, приносило в жертву духу дерева обнаженные, тяжелые, набухшие свои груди; в мозгу священника то и дело вспыхивали бессвязные дьявольские видения, и он опять увидел это тело, брошенное там, где еще плясали, сливаясь друг с другом, тени его племени, жаждавшие возродиться, — плясали вокруг маски, глаза и рот которой, обведенные золотом, напомнили ему другую… Да, да, и ее тоже он подарил Роберу.

Трое или четверо португальских солдат возникли из темноты, жадно, словно мотыльки, налетели на факелы, потолкались около них и все вместе вошли в часовню. Раздались выстрелы.

Ветер дул, с шумом обрушивая на его плечи освежающую тяжесть дождя. Он подошел к большому распятию, но, прежде чем стать на колени, вдруг заколебался… Где-то в лавине его воспоминаний миссионер поднял прекрасное свое распятие и подозвал к себе черного мальчугана, который, стоя над зарезанным белым петухом, отчаянно старался повторить таинственные заклинания деревенского колдуна.

— …Теперь уже и речи быть не может о том, чтобы оставлять после себя хотя бы самого ничтожного свидетеля…

Опять выстрелы. Их эхо заглушило голос коменданта ди Аррьяги. Тишина…

Костлявая толпа с раскрашенными лицами, молчаливая и полная решимости, вновь прорвала земной покров и пустилась в пляс, посвященный маленькому Пангаше, исступленно скандируя его имя.

— …Мы представим все так, будто по деревне прошлись эти отвратительные вооруженные обезьяны.

Снова выстрелы. Крики. «Пангаша! Пангаша!» Священник заткнул уши.

— Меня зовут Фидель, понимаете? Фидель!! — завопил он. — Будь здесь мой отец, вы не посмели бы лишить меня рассудка. Будь он здесь, он прогнал бы вас своим фетишем… Но он недалеко — тут, рядом… Повторяю вам: меня зовут не Пангаша. Мое имя — Фидель. Если вы не перестанете, — задыхаясь, продолжал он, — то я ведь не забыл еще дорогу, на которой можно его встретить. И вы увидите, что с вами сделают мои предки.

В последнем проблеске сознания отец Фидель понял, что теряет рассудок. С уверенностью сомнамбулы он отворил дверь и направился к «Золотому калебасу». На всем протяжении недальнего пути ему попадались трупы.

Подойдя к гостинице, он тотчас вытащил из военных джипов канистры с горючим, облил бензином машины и стены гостиницы, вплоть до комнаты, где покоилась Жермена и дремали все священные маски его племени. Он чиркнул спичкой, которая на мгновение слабо осветила бедное, грешное его тело, лишенное прикрытия сутаны. Кто-то прыгнул на него сверху. И он, едва успев узнать искаженное ужасом лицо сержанта Джонса, швырнул зажженную спичку. Тяжелый рокот пожара поднялся над деревушкой Вирьяму.