Вирус бессмертия - [46]

– Вот черт… – Павел потер ушибленный затылок. – Что-то ведь очень важное пришло в голову.

Он снова напрягся, пытаясь вспомнить, но ничего не вышло. Было лишь ясно, что замечательная идея, пришедшая во сне, как-то связана с формой висящей конструкции. Павел попытался припомнить ее в подробностях, но это оказалось не так легко – мозг сопротивлялся, с трудом производя непривычные вычисления. Именно вычисления – в этом не было ни малейших сомнений. Разум, помимо воли, начал судорожно искать закономерности в переплетениях ажурной фигуры, при этом в голове что-то не сходилось, не замыкалось, отчего во лбу появилось болезненное ощущение.

Павел поморщился и соскользнул с куба на свое место. Он только теперь сообразил, что и опьянение полностью его отпустило, и похмелья нет. Гринберг же продолжал спать, запрокинув голову и изредка всхрапывая. Совсем недавно он подавлял Стаднюка своей причастностью к власти и грозным видом, а теперь показался до неприличия беспомощным, приземленным, не внушающим не то что страха, но и простого уважения. Обычный мужлан – пьяный и отвратительный.

Павел поразился таким неожиданным для себя мыслям и подумал с некоторой опаской: «Это, наверное, оттого, что Гринберг спит в неловкой позе. На самом деле он может меня не то что руками, а одним словом в бараний рог завернуть».

Однако прежней уверенности в этом не было. Напротив, Стаднюк вдруг с очевидной ясностью понял, что окажись у него в руках нечто тяжелое, вроде стального прута, он бы так отделал Гринберга, что врачам пришлось бы бороться за его жизнь. Разом вспомнились издевательские словечки Дроздова, безразличное невнимание Сердюченко, надменность Машеньки. Пальцы сами собой сжались в кулак, а на глаза навернулись слезы.

«Какое же вы право имеете считать меня за пустое место? – с досадой и злостью подумал Павел. – Кто вам дал это право? Партия? Трудовой народ? Да я сам – трудовой народ!»

Он стиснул зубы и постарался унять бушующий в голове вихрь. Под куртку вновь начал забираться пронизывающий холод, от него гнев развеялся почти без следа. Лишь горечь осталась, но и она вскоре опустилась на подсознательный уровень.

Павел бросил взгляд на стрелку наружного манометра – ее острие указало на отметку в семь тысяч метров. Аэростат снижался, но трудно было понять, насколько запланированным был этот маневр. Возможно, случилась авария и следовало разбудить Гринберга, но Стаднюк решил подождать пару минут, чтобы не тревожить пьяного воздухоплавателя понапрасну. По прошествии этого времени падение стратостата только ускорилось, так что все же пришлось перелезть через стекловидный куб и растолкать спящего. Гринберг храпел, толкался, ругался, но в конце концов разлепил веки и выпучил глаза.

– Ты чего?! – хмуро спросил он.

– Падаем! – Павел ткнул пальцем в манометр.

– Твою мать! – ругнулся Гринберг. – Говорил же я, что клапан худой! Нет же, Пантелеев, хрен лысый! Лишь бы выслужиться перед начальством!

– Это опасно?

– Смотря как посмотреть, – воздухоплаватель постучал пальцем по стеклу прибора. – С одной стороны, опускаемся медленно, так что не грохнемся. Но с другой, можем приземлиться в лесу или в степи, а то и среди болот в сотнях верст от дороги. Замерзнем, пока до нас доберутся.

Он снова щелкнул по стеклу, но стрелка продолжала отклоняться.

– Надо предупредить товарища Дроздова. – Гринберг помрачнел лицом и неловко протиснулся в дальний угол кабины.

– Так тут есть рация? – с облегчением спросил Павел.

– Конечно, есть. Как не быть? Но товарищ Дроздов велел выходить на связь лишь в крайнем случае, чтобы тебя не тревожить. Ох… Кажется, я выпил лишнего. Ноги едва держат.

Воздухоплаватель звучно икнул и помотал головой.

И опять он показался Павке каким-то ничтожным, мелким человечком.

ГЛАВА 12

29 декабря 1938 года, четверг.

Рабочий поселок Долгопрудный

– Товарищ Свержин, это Дроздов! – возбужденно сказал в трубку Максим Георгиевич. – Только что получил донесение с борта. Они садятся. Посадка внештатная, в незапланированной зоне.

– У тебя, мать твою, в последнее время все идет не по плану! – разозлился Свержин. – По этапу пущу, гниду, если сорвешь мне операцию!

«Вот ублюдок, – подумал про себя Дроздов. – Оказывается, это теперь его операция. Того и гляди грохнет меня как нежелательного свидетеля. Хотя это мы поглядим, поглядим».

– Все будет нормально, товарищ Свержин, – произнес он вслух.

– Когда будет, тогда и доложишь! А пока мне важно лишь сохранение секретности. Как ты собираешься все обустроить, меня не волнует. Но если хоть одна живая душа наверху или внизу узнает, что мы проворачиваем дело без санкции наркомата, то отвечать будешь один. Сам нагородишь, сам и будешь расхлебывать. Ясно?

– Так точно, товарищ Свержин.

– Тогда все. Стратостат списать как пропавший без вести. Понял? Пилота тоже. Поговори с Пантелеевым, он парень толковый. Надеюсь, вы оформили полет как надо?

– Да.

– Ладно, тогда хорошо. Раз оформили, значит, и аварию можно будет оформить. Все.

Максим Георгиевич положил трубку и нахлобучил на голову шапку.

– Пантелеев! – растолкал он спавшего в кресле председателя клуба. – Подъем!