Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня - [277]

– Поцелуй мой член, – сказал он. – Что-о? «Поцелуй – моя составная часть»? Я так не думаю, Норико, но на вашем месте я бы проверил эту вашу программу. Да. Всего наилучшего.

Харвуд кладет телефонную трубку, взгляд его сосредоточен. Телефон звонит. Он берет трубку, слушает. Хмурится.

– Почему я не удивлен? Почему не удивлен совсем? – Лейни кажется, что Харвуд готов рассмеяться. – Ну что же, вы можете попытаться. Несомненно, можете. Пожалуйста, попытайтесь. Но если у вас не получится, тогда он убьет вас. Всех. До единого. Но я не должен из-за этого волноваться, правда? Потому что у меня есть ваш буклет, и это действительно чудесный буклет – женевская типография, мелованная бумага, полноцветная печать, – вы меня убедили, что я нанял лучших, самых лучших. И я не сомневаюсь, что вы действительно лучшие. Мы же провели сравнительный анализ рынка. Но я знаю также, что он – это он. И да поможет вам Бог.

Харвуд вешает трубку.

Лейни чувствует, что Ливия и Пако дергают его, торопят куда-то в другое место.

Он хочет остаться с Харвудом: сесть бы друг против друга за этим столом и обсудить узловое восприятие. К примеру, было бы здорово услышать, как Харвуд интерпретирует узловую точку тысяча девятьсот одиннадцатого года. Хотелось бы обсудить с Харвудом запуск «драконовских» нанофаксов. Он так и видит, как отправляет (хотя «отправляет» неверное слово) сборную модель Лейни – вот только куда, да и кому?

Ливия и Пако тянут его туда, где это разрастается, и Лейни видит, что оно изменилось. Интересно, давно ли Харвуд не рассматривал образ нового мира (если, конечно, хоть какой-то мир действительно может быть назван новым)? Интересно, получится ли у Лейни хоть когда пообщаться с Харвудом? Сомнительно.

Отнюдь не всему суждено случиться, напоминает он себе.

Но этому – суждено, откликается тихий, спокойный голосок смерти.

Поцелуй мой член, отвечает ей Лейни.

55 Талантливая молодежь

Позднее Фонтейн вспоминал, что когда он проснулся, услышав за дверью какую-то возню, то подумал не о своем «смит-и-вессоне», а о русском чейн-гане, обернутом в марлю и загипсованном добрых четыре месяца назад, – с глаз долой, из сердца вон.

И удивлялся, почему, интересно, он сразу подумал об этой на редкость уродливой штуке, когда до его сознания дошло, что кто-то требовательно стучит в застекленную дверь.

– Фонтейн! – театральный шепот.

– Боже правый, – сказал Фонтейн, спустив ноги на пол.

Он протер глаза и покосился на светящиеся стрелки бездушного черного кварцевого японского будильника, вроде как подарка Клариссы, которая любила подчеркивать, что Фонтейн частенько опаздывает, особенно платить алименты, хоть и владеет таким количеством винтажных хронометров.

Он и часа не спал.

– Фонтейн! – шепот женский, да, но не Клариссы.

Он натянул штаны, ноги ощутили неприятный холодок расхлябанных ботинок, и взял свой «кит-ган».

– Я буду говорить, что действовал в целях самозащиты, – сказал он себе, убедившись, что его загадочный мальчишка спит: беспечно развалился на походной подушке и громко посапывает.

Шаркая ботинками, он подошел к двери и увидел лицо скиннеровской девчонки. Под глазом у нее был здоровенный фингал, одежда грязная, и сама она очень испугана.

– Это я, Шеветта! – Скребет по стеклу.

– Дорогая, не надо бить мои чертовы окна.

Фонтейн держал пушку за спиной, чтобы не было видно, – как обычно, когда говорил через дверь, – и тут заметил, что девчонка была не одна; за нею стояли двое белых мужчин – один здоровенный, русоволосый, похожий на копа, другой же напомнил ему профессора музыки, с которым он был знаком в Кливленде с полвека назад. Взглянув на профессора, Фонтейн почему-то ощутил озноб. Очень уж спокойный тип, даже чересчур.

– Шеветта, – сказал Фонтейн, – я сплю.

– Нам нужна помощь.

– Кому это «нам»?

– Это вот Райделл, – сказала она. – Помнишь его?

Фонтейн вспомнил, хотя и смутно: парень, с которым она свалила в Лос-Анджелес.

– Райделл – и?..

Она хотела было ответить, замешкалась, растерянно оглянулась.

– Друг, – не очень убедительно сказал верзила, названный Райделлом.

Он прижимал к себе дешевенький мешок на шнуровке, в котором, казалось, лежит большой термос, а может, и портативная рисоварка. (Фонтейн надеялся, что все это не окажется очередным эпизодом из тех, когда его лавку принимали за ломбард.)

– Впусти нас, Фонтейн. У нас неприятности.

«Сейчас вы, наверно, сами ходячие неприятности, – подумал Фонтейн, – а иначе почему у тебя такой страшный фингал?» Он начал отпирать дверь, заметив, что Шеветта вертит головой по сторонам, будто опасаясь нежелательных попутчиков. Этот похожий на копа Райделл тоже оглядывался. Профессор же пристально смотрел на него, на Фонтейна, и Фонтейн был рад, что держит в руке свой «кит-ган».

– Запирай дверь, – сказала Шеветта, войдя наконец с Райделлом и профессором.

– Зачем? – спросил Фонтейн. – Может, я захочу вам на нее указать.

– Указать на дверь мне?

– Вам. Множественное число. Указать вам на дверь. Следите за ходом мысли? Я спал.

– Фонтейн, на мосту полно людей с пушками!

– Конечно, полно, – ответил Фонтейн, трогая пальцем насечки на маленьком самовзводном бойке.