Сквозь вечерний поток лиц, меж спешащих черных ботинок, свернутых зонтов, через толпу, втекающую как единый организм в удушливое чрево станции, незамеченный, неузнанный, пробирается Шинья Ямадзаки, его ноутбук зажат под мышкой, как раковина некоего скромного, но вполне удачного экземпляра подводной фауны.
Не обращая внимания на многочисленных посетителей магазинов Гинзы с их бесцеремонными локтями, огромными пакетами и безжалостно бьющими по ногам кейсами, Ямадзаки и его ноутбук — легкая кладь информации — спускаются в неоновые бездны. В это подземелье относительного спокойствия, выложенное плиткой, с эскалаторами, движущимися вверх и вниз.
Центральные колонны, облицованные зеленой керамикой, поддерживают потолок, изрытый мохнатыми от пыли вентиляторами, дымоуловителями, громкоговорителями. За колоннами, у дальней стены, жмутся нестройным рядом потрепанные картонные ящики для грузовых перевозок, импровизированные укрытия, возведенные городскими бездомными.
Ямадзаки замирает на месте, и в тот же миг на него обрушивается океанский грохот спешащих с работы и на работу ног. Его не удерживает больше его миссия, и Ямадзаки вдруг испытывает искреннее и глубокое желание оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. Он морщится от боли, когда стильная молодая дама, черты лица скрыты маской "Шанель Микропор", проезжает ему по ногам дорогостоящей детской коляской на трех колесах. Судорожно выпалив извинения, Ямадзаки успевает заметить крошку-пассажира, промелькнувшего сквозь подвижные шторки из какого-то розоватого пластика, свечение видеодисплея, мерцающего в такт шагам матери, которая, как ни в чем не бывало, катит коляску вперед.
Ямадзаки вздыхает, никем не услышанный, и направляется, прихрамывая, к картонным укрытиям. Долю секунды он гадает, что подумают проходящие мимо пассажиры, увидев, как он залезает в пятый слева картонный ящик. Ящик едва доходит ему до груди, но длиннее, чем другие, и отдаленно напоминает гроб; кусок захватанной пальцами белой рифленки, свисающей пологом, служит дверью.
А может, меня и не заметят, думает он. Так же как он сам ни разу не видел, чтобы кто-то входил в одну из этих методично расставленных хибар или покидал ее. Как будто обитатели стали невидимками в ходе особой сделки, позволившей таким структурам существовать в контексте станции. Он изучает экзистенциальную социологию, и такие сделки всегда его особенно интересовали.
А сейчас он колеблется, сопротивляясь желанию снять ботинки и поставить их рядом с засаленной парой желтых пластиковых сандалий, размещенных у входа на аккуратно сложенном листе подарочной бумаги "Парко".
Нет уж, думает он, представляя, как попадает в поджидающую внутри западню, как борется с неизвестными врагами в чреве картона. С обувью лучше не расставаться.
Снова вздохнув, он падает на колени, сжимая ноутбук обеими руками. Замирает на миг, коленопреклоненный, слушая за спиной звуки идущих мимо торопливых шагов. Потом опускает ноутбук на керамическую плитку пола, толкает его вперед, под рифленый занавес, и на четвереньках движется за ним.
Он отчаянно надеется, что попал в тот самый ящик.
Застывает на месте от неожиданного света и жары. Единственная галогенная лампа опаляет тесное помещение с частотой пустынного солнца. Лишенное вентиляции пространство нагрето, как вместительный террариум.
***
– Входи, — произносит старик по-японски, — и убери задницу из прохода.
Он почти голый, если не считать подобия набедренной повязки, скрученной из останков того, что когда-то давно, возможно, было красной футболкой. Он сидит, скрестив ноги, на грубом, заляпанном краской татами. В одной руке — ярко раскрашенная игрушка, в другой — тонкая кисть. Ямадзаки видит, что игрушка представляет собой модель робота или воина в защитной броне. Поделка сверкает в солнечно-ярком свете, переливаясь синим, красным и серебряным. По татами разбросаны мелкие инструменты: бритва, резец, — наждачная стружка.
Старик очень худ, свежевыбрит, но явно нуждается в стрижке. Космы седых волос свисают по обеим сторонам лица, рот застыл в вечно недовольном изгибе. На старике очки в тяжелой оправе из черного пластика с допотопными толстыми стеклами. В стеклах прыгают зайчики света.
Ямадзаки послушно вползает в картонный ящик, чувствуя, как сзади с хлопком опускается дверь. Стоя на четвереньках, он с трудом удерживается от попытки сделать поклон.
– Он ждет, — говорит старик, кончик кисти парит над фигуркой в руке. — Там, внутри. — Движение головы.
Ямадзаки видит, что картон был недавно укреплен трубами пневмопочты, система определенно заимствована у традиционной свайно-стропильной японской архитектуры, трубы стянуты мотками видавшей виды полимерной ленты. В этом маленьком пространстве слишком много предметов. Полотенца и одеяла, кастрюли на картонных полках. Книги. Маленький телевизор.
– Там внутри? — Ямадзаки указывает на то, что, по его предположению, является еще одной дверью и напоминает ход в кроличью нору, скрытый от посторонних глаз засаленным квадратом желтого, дынного оттенка одеяла на пенной основе, вроде тех, что попадаются в капсюль-отелях.
