Виновник торжества - [12]

— Ну что, почетная читательница, чью судьбу мы переживаем нынче? — с ласковой насмешкой вопрошал сын, заходя по вечерам в ее комнату. Мама тут же откладывала книгу, и начиналась неторопливая беседа обо всем на свете…

Андрей вспоминал это счастливое время с неизбывной тоской. «Мамочка, мамочка, почему ты ушла? Как же мне плохо одному, как одиноко и страшно…»

Первое время, когда она заболела, он был просто в отчаянии. Любая бытовая мелочь приводила его в полное уныние. Долгие годы он жил, охраняемый мамой от житейских проблем, не имея элементарного понятия, как заполнять квитанцию на оплату квартиры, приготовить яичницу или сварить кофе. Походы по магазинам за продуктами он приравнивал к вылазке в стан врага в военное время. Его мучительные размышления у прилавка, что же купить, приводили продавцов в тихую ярость, а стоящие за ним покупатели раздраженно роптали и комментировали его странное поведение. Тогда он впадал в полный ступор и продавцы, наконец сжалившись, брали инициативу в свои руки:

— Чай нужен? А сахар? А гречка? Может, яйца, сыр?

Он брал все подряд, что предлагалось, радуясь, что кто-то решает за него эту невозможную проблему.

Кое-как он научился и яичницу приготовить (она у него даже перестала подгорать и скукоживаться, как сухой осенний лист), и макароны сварить, чтобы они не хрустели на зубах, но и не расползались в месиво. Мама болела тяжело и долго. Днем, когда он уезжал на лекции, с ней оставалась соседка, татарка тетя Феня. Живенькая, сухонькая, она мыла полы и следила, чтобы его мама вовремя принимала лекарства. Но тетя Феня приходила не часто, у нее была своя семья, и взрослые дети неохотно отпускали мать, считая, что она за свою жизнь уже наработалась и вполне заслужила отдых.

Мама Андрея тихо лежала на разобранном диване и кротко наблюдала своими выцветшими голубыми глазами за ловкими движениями Фени. Когда возвращался с работы Андрей и Феня уходила, мама молча плакала, следя за неловкими движениями сына, понимая, как ему трудно. Она ругала себя за то, что ничему не научила сына, не подготовила к трудностям быта, как будто собиралась жить вечно. А он, стараясь успеть побольше, хватался сразу за все. Гладил рубашку и вдруг, оставив утюг на воротничке, бежал на кухню снимать что-то подгорающее, затем спешил в ванную, потому что вода лилась уже через край. Чтобы не затопить соседей снизу, бросал в лужу все, что под руку попадалось — и полотенца, и халат, как-то в панике сорвал с вешалки пальто… «Горе ты мое! — горестно думала мама. — И как ты будешь без меня жить?»

Но Андрей, похоже, тоже считал, что мама будет жить вечно. Он стойко переносил все трудности, не допуская мысли, что ее скоро не станет…

Когда мама умерла, все заботы о похоронах взяли на себя те же соседи, Аня и Наир, дети тети Фени. Андрей три дня лежал на своем диване, отвернувшись к стене. Кто-то приходил, уходил, двери не запирались. В день похорон Аня и Наир подняли его, заставили умыться, одеться и повезли в морг. Что было дальше, он никогда не вспоминал. Он запретил себе вспоминать чужое, застывшее лицо мамы, ее седенькие волосы, убранные за уши, — она никогда не носила такой прически. Это была не она, ему удалось себя в этом убедить. Это была чужая старушка в белой кружевной шали на голове. Мама ведь шаль никогда не носила. У чужой старушки на лбу лежала бумажная полоска с молитвой. «Нет, это не мама, — окончательно уверился он, — мама никогда в церковь не ходила».

Мусульмане Аня и Наир решили похоронить русскую соседку по православному обычаю. Им как-то не приходило в голову, что можно жить и умереть без веры. Когда Андрея привезли с кладбища домой, он понял, что находиться в этой квартире больше не сможет. Соседи нашли ему риэлтора, и месяц, одержимый желанием поскорее переехать, он собирал в ящики книги, Аня и Наир помогали упаковывать посуду и одежду, они же помогали перевозить вещи в новую квартиру. А он в благодарность оставил им всю мебель из маминой комнаты, взяв себе только ее любимое кресло. И по вечерам, сидя с книгой в руках, он мысленно продолжал нескончаемые беседы с мамой, создавая иллюзию, что она всегда рядом.

Игорь Карагодин бесцельно шатался по улицам, потому как потерял своего дружка Витьку. Как доложил Игорю истопник Санька, тот куда-то намылился еще с утра. Разговор шел в бойлерной, где всепобеждающий запах перегара был такой мощности, что даже Игорь, большой любитель спиртного, поморщился.

— Ну, браток, тебе и пить не надо. От одного духа забалдеешь, — обратился он к Санькиной роже — опухшей, но, как ни странно, гладко выбритой.

— Ты даешь, капитан! — удивился тот. — Запах вчерашний. А сегодня я еще и в рот не брал. — Он взглянул на часы Игоря. — Вот время летит: уже пять, а у меня ни в одном глазу!

— Чего так? — в свою очередь удивился Карагодин.

— На вечер берегу. Седни ведь Новый год. Надо продержаться до вечера, а то никакой радости, сплошные будни. Утром пить, днем пить, вечером пить — так каждый день. А один раз вечером — это уже праздник, — выразил свою нехитрую мысль Санька. И нырнул опять в глубину своей берлоги, даже не потрудившись закрыть дверь.