Виновата ли она - [2]

- Хотите трубку или сигару?

- Позвольте трубку.

Леонид встал, наложил мне сам трубку, а себе закурил сигару, и когда я хотел снова обратиться к толкованию, он сказал:

- Будет, больше часа прошло, не хочется что-то сегодня.

Я пожал плечами.

- Вам надобно очень много заниматься, чтобы выдержать экзамен, произнес я с ударением.

- Займусь, - я хочу на юридический.

- Все равно; надобно выдержать экзамен из всех предметов, - отвечал я.

- Что тебе, Лида? - спросил Леонид, обращаясь к дверям.

- Вы здесь будете пить чай или туда придете? - раздался женский голос.

Я обернулся; это была прежняя девушка.

- Туда придем, - отвечал Леонид.

Девушка скрылась. Я взялся за фуражку.

- Куда же вы? Посидите, пойдемте, я познакомлю вас с нашими.

Я положил фуражку; он провел меня в гостиную. В больших креслах сидела высокая худощавая дама лет сорока пяти, рядом с нею помещался, должно быть, какой-нибудь помещик, маленький, толстенький, совсем белокурый, с жиденькими, сильно нафабренными усами, закрученными вверх, с лицом одутловатым и подозрительно красным. Лидия разливала чай, около нее сидели чопорно на высоких детских креслах две маленькие девочки.

Ученик мой подвел меня к даме и отрекомендовал. "Матушка моя", отнесся он ко мне.

Госпожа Ваньковская кивнула мне слегка головою и, проговоря с обязательною улыбкою: "Очень приятно познакомиться", указала мне глазами на ближайший стул.

Я сел.

- Вы давно в университете? - спросила она меня.

- Четвертый год.

- Имеете батюшку, матушку?

- Имею-с мать.

- Как, я думаю, ей приятно, что вы в университете, я это сужу по себе: мне очень хочется, чтобы Леонид поступил поскорей в студенты, - проговорила г-жа Ваньковская. - Он, я думаю, ничего не знает, - прибавила она, взглянув на сына.

Леонид ничего на это не возражал, а только нахмурился и сел за чайный стол около сестры.

- Это не так трудно: если займется, так скоро приготовится, - отвечал я.

- Вы, пожалуйста, будьте с ним построже; у него прекрасные способности, только он очень ленив: это говорили все его учителя, - сказала г-жа Ваньковская и, найдя, конечно, что достаточно обласкала меня, обратилась к помещику:

- Какие у вас прекрасные лошадки, Иван Кузьмич, я всегда ими любуюсь.

- Очень приятно слышать, - отвечал тот.

- Премиленькие, небольшие, а очень красивенькие.

- Вятки-с.

- А, так это вятки! Я и не знала.

- Вятки-с. Они у меня возят воду и воеводу. Я на них в город езжу и в дорогах верст по семидесяти делаю, не кормя.

- Как это много! Они, я думаю, очень устают?

- Нет-с, ничего. Эта порода снослива, им часа два дайте вздохнуть и опять ступай смело на семьдесят верст; только чтоб горячих не напоить.

- Зачем же вы в городе всегда шагом ездите? - сказал вдруг Леонид, взглянув насмешливо на Ивана Кузьмича.

- Здесь нельзя шибко ездить, Леонид Николаич, - возразил тот. - На мостовой снег хуже песку; здесь один Кузнецкий проехать на рысях, так лошадь надорвешь.

- Другие же ездят?

- От других и мы не отстанем, давайте ваших коурых, потягаемся!

- Стану я с вами тягаться; я вас на одной версте обгоню на две версты.

- Шутите, а я бы с вами поспорил.

- Что тут спорить, все знают, что у вас лошади дрянь и вы жалеете их больше себя.

- Ну уж это, Леонид Николаич, вы ошибаетесь; у меня хоть лошади не дорогие, а не дрянь, и я не жалею их и езжу, где можно.

Этот спор Леонида, кажется, был очень неприятен матери.

- Лида! Что же чаю? - отнеслась она к дочери.

- Сейчас, - отвечала Лидия и сама подала матери чашку.

Та прихлебнула, сделала гримасу и проговорила:

- Опять сладко; никак ты не можешь примениться к моему вкусу.

- Позвольте, я разбавлю.

- Оставь уж, - возразила Ваньковская; в голосе ее слышалась досада.

Лидия немного сконфузилась и пошла к чайному столу.

- А Ивану Кузьмичу чаю? - сказала мать.

- Он готов, - отвечала дочь, указывая глазами на стакан чаю, стоявший на краю стола.

- Виноват-с, - перебил Иван Кузьмич, быстро вставая и беря стакан, и, как-то особенно расшаркавшись перед Лидой, пробормотал ей что-то. Она, с своей стороны, ничего не отвечала.

Мне и Леониду подал чай лакей. Леонид закурил себе сигару и подал другую мне. Я отказался.

- Что же ты, Леонид, Ивану Кузьмичу не предложишь трубку? - сказала мать.

Леонид нахмурился.

- Хотите? - спросил он Ивана Кузьмича.

- Прошу вас, - отвечал тот.

- Подай сюда трубку, - сказал Леонид человеку.

Я между тем стал внимательно смотреть на молодую девушку, которая поила маленьких сестер чаем. Чем более я в нее вглядывался, тем более она мне нравилась. Она была далеко не красавица, но в то же время в ней было что-то необыкновенно милое и доброе, что невольно влекло к ней с первого раза. Чайный стол, наконец, был убран, разговор как-то не клеился: мать говорила вполголоса с Иваном Кузьмичом; Лидия Николаевна села за работу; мой ученик молчал и курил. Я хотел было уйти домой, но Леонид встал, раскрыл стоявшую тут рояль и, не обращая ни на кого внимания, сел и начал играть. Я невольно стал вслушиваться; в игре его, кроме мастерского приема, слышалось что-то энергическое, задушевное. Молодая девушка, умышленно или нет, не знаю, пересела рядом со мною. Леонида слушали внимательно все: Иван Кузьмич придал лицу грустное выражение, мать потупилась, даже маленькие девочки перестали между собою болтать.