Виноградники ночи - [85]

— Родство есть родство, — наставительно и даже как-то обиженно проговорил тот, и пока добривал Шимона, стриг и мыл голову, все молчал. Молчал и Шимон.

Наконец, он снял с Шимона простыню, всю покрытую иссиня-черными, сальными завитками, и аккуратно стряхнул ее в стоящее рядом ведро.

— Премного благодарен, — сказал Шимон, вставая с кресла и запуская руку под подкладку пиджака. — Сколько с меня?

— Да уж, пяти рубликов будет достаточно.

Шимон разжал руку. В полутьме — тускло сверкнул золотой.

Скучливо, двумя пальцами усатый взял монетку и бросил на мраморный столик.

— Нуте-с, извольте получить, — вынул из верхнего ящика стола пять серебряных монет и с легким звоном, одну за другой, опустил в протянутую руку Шимона.

Кланяйтесь реб Канторовичу, — говорил он, легонько подталкивая Шимона к двери, — скажите, господин Кистяковский большие приветы передавал. Так и скажите. Непременно!

Дверь захлопнулась.

На улице было уже много народу, и солнце стояло высоко. Шимон нашел трактир и, усевшись за столик, потребовал полный обед. Пока половой тер стол влажной тряпкой и ставил прибор, Шимон все думал — и никак не мог додумать до конца… Как же так? Едва мелькнула у него — нет, не догадка, скорее, предчувствие отправиться как бы в гости к этим самым родственникам, как нахальный толстяк тут же высказал ее, да еще с такой наглой уверенностью!

— Возьму, и не поеду! — сказал он громко, взглянул на отпрянувшего полового и, низко наклонившись над столом, принялся за борщ.

Он расплатился за обед, уменьшив тем самым свой капитал на рубль, и еще час бесцельно бродил по незнакомым улицам, пока снова не вышел на привокзальную площадь. Под пирамидальными тополями привольно раскинулся уже целый рынок, а у заколоченной аптеки, несмотря на людской водоворот, все так же спал на козлах кучер, втянув голову в плечи…

С колотящимся сердцем и слегка помутневшим взглядом Шимон двинулся вдоль рыночных рядов и вскоре сторговал себе новый пиджак и соломенную, приличного вида шляпу. Поразмыслив немного, он прикупил и брюки заодно с изрядно поношенными, однако ж, лакированными туфлями. За ближайшим ларьком переоделся и, оставив на земле старую одежду, двинулся прочь. Нет, стоп!.. Что-то забыл… Он поворотил назад, купил кулек со сладостями и уже почти бегом бросился к коляске.

— Эй, — закричал он. — Довезешь до Запашни?

Кучер поднял голову и посмотрел на Шимона.

— Довези до Запашни, слышишь? — сказал Шимон, уже приходя в отчаянье, что кучер может не согласиться.

Кучер молчал, внимательно разглядывая Шимона.

— А… чего не довезти, — ответил он, наконец. — Запашня… Можно и в Запашню.

…Пыль хрустит на зубах, забивается в ноздри. Я закрываю глаза, я пытаюсь вспомнить…

Где-то далеко, в темной комнате проснулся мальчик. Грохот поленьев у печки, запах мерзлой березы. Робкий розовый лепесток растет в темноте, звенит, гудит железо. Спи, еще рано, спи!

Я откидываю голову на жесткую спинку сиденья, я закрываю глаза. Скрипят колеса, проваливаются в колдобины, коляску качает. Пахнет мазутом и кожей…

Мы садимся в трамвай. Отец и я. Мы едем к дедушке в гости. Мы очень долго едем. В трамвае холодно. За окошком — серый зимний день. Отец вынимает из кармана кулек с ирисками. Мы жуем их, горьковато-сладкие, тягучие. Там впереди — река и мост через реку

— Запашня! Слышь? Приехали!

Шимон вздрогнул, открыл глаза.

Впереди, перерезая их путь, тусклым серебром светилась река. На том берегу, в густой зелени — белые мазанки, пятна света… Коляска простучала по мосту, покатила вдоль берега; свернув в боковой проулок, остановилась. Шимон поднялся, медленно сошел на землю. Небрежно, вполоборота протянул кучеру последний рубль. Кучер гикнул, коляска скрылась за поворотом.

Он огляделся. Справа, до самой реки, тянулись вниз огороды. Слева стоял двухэтажный деревянный дом. Два окна первого этажа были плотно прикрыты ржавыми ставнями. Под покосившимся навесом виднелась полуоткрытая дверь.

— Осторожней, — сказал он себе. — Осторожней! — И, сняв шляпу, обмахнул ею покрытое испариной лицо.

Дверь заскрипела. Выглянула старуха, и вот она уже, медленно переваливаясь, идет к нему, вытирает о передник короткие пухлые пальцы.

— Ба! — воскликнул Шимон срывающимся фальцетом, — да это же тетя! Здравствуйте, тетя! Я сын Якова Переца! — И он шагнул вперед, слегка наклонясь и прижимая шляпу к груди.

Старуха остановилась. В замешательстве дрогнуло лицо, затряслись отечные щеки.

— Якова? О, так вы… Шимон?

— Да-с, — Шимон переступил с ноги на ногу, — я и есть. Ехал по делам… Дай, думаю, заеду. Заеду и навещу. Подумал — раз, два — и вот я здесь!

— Очень рада, очень рада, — сказала старуха, уже улыбаясь, но глядя по-прежнему вопросительно, — такой редкий гость…

— Что поделать… Дела! К тому ж, маленькое несчастье приключилось… Украли чемодан!

— Вот оно что… А я-то подумала, без поклажи, и так вдруг…

— Я э… как только представится случай, сообщу отцу… Он примет меры!

— Конечно, конечно, — сказала старуха, растягивая губы в улыбке и не сводя с Шимона цепких глаз. — Ах, Господи, что это мы посреди дороги стоим?..

Шимон взошел вслед за ней на крыльцо, шагнул в зыбкий полумрак. Деревянные балки, ведра, лопаты. Кислый запах земли.