Виноградники ночи - [86]

— Нахман! — крикнула старуха, подняв голову вверх, — к нам приехал Шимон, сын Якова Переца!

Нет ответа.

— Слышишь, Нахман? — крикнула она уже устало и сердито и двинулась к лестнице в дальнем коние сеней. Но в этот момент сверху донесся кашель, скрип дерева под тяжело ступающими ногами. Шимон различил в полутьме полную фигуру старика в ермолке, с густой гривой неопрятно торчащих волос. Приблизясь вплотную к Шимону, вперился в него маленькими блестящими глазками. Шимон, все еще стоявший с прогоркло и сладко пахнущим пакетом в одной руке и шляпой в другой, почувствовал нарастающее раздраженье.

— Я сын Якова Переца, — проговорил он веско, — владельца скобяных складов в Бердичеве.

Старик хихикнул. Отступив на шаг, слегка согнул круглую спину.

— Прошу извинить… Сын самого Якова Переца, и вдруг… Какая счастливая неожиданность! А? Что? — и, продолжая хихикать и пожимать плечами, он двинулся по лестнице вверх.

Слова мужа, очевидно, смутили старуху — она снова и очень внимательно оглядела гостя с ног до головы.

— Ах, да! — воскликнул Шимон, протягивая ей кулек со сладостями, — вот, кушайте на здоровье!

Должно быть, вид кулька окончательно склонил чашу весов в его пользу.

— Пойдемте, — проговорила она, ныряя в темноту коридора, — я покажу вам вашу комнату.

Неистребимый запах москательной лавки… Слева за стеной, должно быть, чулан… Справа — большая комната, ходики на стене…

— Идите сюда! — сказала старуха и исчезла.

В комнате ничего не было, кроме кровати, стола и стула у окна. Не раздеваясь, упал он на взвизгнувшие пружины, закрыл глаза… Воздух густел, тени входили в комнату, качались по стенам. Далеко-далеко крутился колодезный ворот, звенела цепь…

…Что я сделал ему?!

Он идет на меня с палкой наперевес. Я стою, вжавшись в стену. Еще немного, и палка вопьется в меня, продавит грудь! Они обступили нас и молчат. Они ухмыляются и молчат! Пустые глаза, ощеренный рот. Жид? Объясните мне. Мне пять лет. Мне очень трудно понять!

А бабушка смотрит на меня, подперев ладонью щеку, и говорит: майн зун, майн киндер. Отец лежит на диване, и в зимнем сумраке ходики на стене: тик-так, тик-так…

Протяжный скрип. Он открыл глаза. В дверях стояла старуха.

— Утро доброе. Как спалось?

Несколько мгновений он глядел на нее недоуменно… тряхнул головой, спустил ноги на пол.

— Прекрасно.

— Еще бы. Со вчерашнего дня спите.

— Да ну…

— Я белье занесла, а вы и не пошевелились. Поспешайте! Завтрак готов.

Она вышла.

Действительно, на стуле лежало аккуратной горкой белье, стол был накрыт чистой скатертью. Шимон отыскал полотенце, выглянул в коридор: в противоположной стороне маячило светлое пятно — должно быть, выход… В большой комнате спиной к нему стояла рыжеволосая девушка в светло-зеленом платье. Он проскользнул мимо нее, выскочил на улицу и, свернув за угол, очутился на заднем дворе. Старуха, колдовавшая у печки, махнула рукой на подвешенный к дереву рукомойник, прошла в дом с кастрюлей, прижатой к животу, и в воздухе густо запахло вареной картошкой.

Они уже сидели за столом, замолчали, повернули головы.

— Проходите, — сказала старуха, указывая Шимону место рядом с девушкой. — Знакомьтесь, это Руфь.

Не вставая, протянула Шимону длинные вялые пальцы, кольнула мгновенным взглядом зеленых глаз.

— Что ж вы стоите? Садитесь! — старуха положила на тарелку несколько картофелин, обильно полила их сметаной.

— Дети — украшенье дома, — проговорил Шимон.

Старик хихикнул.

— Глубокая мысль, — сказал он важно и покачал головой, — глубоко…

— Нахман!

Шимон неторопливо взял вилку, подцепил картофелину.

— Руфь у нас училище кончила, на двух языках говорит.

— О! — сказал Шимон, стараясь есть не очень быстро. — Правда?

Руфь молчала, отрешенно глядя в окно.

— Ах, да, — Шимон помедлил, поворотился к реб Нахману, — господин Кистяковский…

Старик нахмурился.

— Я говорю, господин Кистяковский вам большие приветы передавал…

— Кто такой? Не знаю!

— Как же… Парикмахер. На той улице, что ведет к вокзалу.

Лицо реб Нахмана налилось кровью.

— Чепуха! — крикнул он, стукнув ладонью по столу. — Нет там никакой парикмахерской!

— Как же… Этого не может быть!

— Велика беда, — сказала старуха, — что-нибудь напутали.

— Да, нет же, уверяю вас!

Реб Нахман гневно молчал.

— Расскажите-ка лучше, как поживает отец ваш? — торопливо проговорила старуха, — сейчас плохие времена.

— Рррэволюция! — пророкотал реб Нахман. — Пришлось свернуть делишки, а?

В настороженной тишине Шимон помедлил с подъятой вилкой в руке.

— Делишки — дело десятое, — сказал он веско. — Был бы капитал.

Реб Нахман неожиданно развеселился.

— Совершенно верно! Так рассуждал один весьма… весьма знаменитый еврей… Капитал… Ха! Превосходно!

Старуха собрала с блюда остатки картошки, высыпала на тарелку Шимона. Руфь зевнула, прикрыла ладошкой рот.

— Да-с, капитал! — Шимон повысил голос. — Что вы можете без денег? Что вы стоите без них?

— Я?! — сказал старик, слегка приподымаясь и упираясь ладонями в стол. — Да будьте вы прокляты с вашими капиталами, вашими заводами, вашей борьбой! Опустеет земля, и волки будут рыскать по ней, взойдет звезда, и никто ее не увидит, ибо некому будет смотреть!