Винляндия - [9]

Шрифт
Интервал

Федерале показал зубы, развлекаясь.

— Субъект, на которого вы ссыляетесь, временно пребывает под надзором, хотя наверняка совсем уж вскоре вернётся на своё привычное место под Гордитским пирсом.

— Аааааа… — завёлся Ван Метр.

— Нет, нет дружочек, но в точности такие подкрепляющие детальки мы так высоко ценим, — выхватывая, как фокусник, хрустящую пятидолларовую банкноту, полчека мексиканской коммерческой в те дни, из-за уха Вана Метра. — И всегда найдётся ещё, и много, в нашем подотчётном авансовом фонде на доброкачественный продукт. За чепуховые выдумки, конечно, мы не плятим ничего, а со временем нас и досада берёт.

Та роковая пятёрка была не последней выплатой по Черпанию Сведений в районе. В те годы в округе ошивалось столько федеральных агентов, что если тебя заметали в районе Южного залива, напороться на местного Дядю шансов было меньше, чем на какого-нибудь федерала. Все пляжные городки, плюс Торранс, Хоторн и большая Уолтерия, участвовали в каком-то грандиозном пилотном проекте, финансируемом неистощимыми миллионами налогоплательщиков, соответствующие ломти коих оседали в антинаркотических структурах на всех уровнях госуправления. Зойд-то лично уж точняк сознательно никогда не прикарманивал никаких денег Эктора за ЧС, однако вполне продолжал поедать бакалею, жечь топливо и курить дурь, которые на них приобретали остальные. Время от времени его обводили вокруг пальца с каким-нибудь мелким приобретением дури, базилик в термозапечатанном пакетике, крошечный пузырёк «Бисквика» (ага, бормотал он, по-прежнему совершаем глупые ошибки, а у вас как?), и его сильно подмывало, иногда целыми днями, сдать сбытчика Эктору. Но всегда находились убедительные причины не сдавать — выходило, что один чёткий чувак, которому деньги нужны, другой дальний родич со Среднего Запада или маньяк-убийца, который отомстит, и прочая. Всякий раз, когда Зойд на этих людей не доносил, Эктор свирепел.

— Думаешь, ты их защитиль? Они ж тебя просто опять наебут. — В голосе его скрежетало раздражение, всё в этом гордитском задании блядь только раздражало, все эти одинаковые на вид пляжные хазы уже сливались воедино, в результате лишь выше крыши перепутанных адресов, раннеутренних шмонов невиновных, незадержаний беглецов, которые и через улочку просто могли смыться, либо вниз по какой-нибудь лестнице общего пользования. Расклады ярусов на склонах, переулков, углов и крыш творили топографию касбы, где легко можно быстро затеряться, такую местность, где партизанские навыки загуменщиков стоили дороже любой твёрдости характера, архитектурную разновидность неопределённости, иллюзию, которая, должно быть, до того завладела всей его карьерой, что его вообще сюда отрядили.

— В те поры ситуации, — долбил в одну точку Зойд, все эти годы спустя, — отношения, в том доме ещё как запутывались, с более, а также менее временными любовными партнёрами и сотоварищами по сексу, вечно какая-то ревность и мстя творится, плюс сбытчики веществ и их посредники, да и агенты, считавшие, будто они под прикрытием и сейчас их цапнут, пара-трёшка политических в бегах от той-иной юрисдикции, тусня туда-сюда в немалой мере — вот что там было, не гря уж о том, что ты себя ведёшь так, словно это всё твой персональный «Безопасный способ» с дятлами, кого-хочешь-выбирай, налетай, мы 24 часа открыты.

Они сидели за столиком в глубине ресторана «Винляндских рядов», Зойд, после многого недосыпа, решив, что в конце концов объявится. Заказал он «Натуральную Энчиладу Особую», а Эктор — суп дня, протёртый цуккини, и вегетарианскую тостаду, по прибытии коей принялся разбирать её на кусочки и собирать вновь в некоем ином виде, определить который Зойд не сумел, однако для Эктора в нём, похоже, был смысл.

— Ты гля, гля еда у тебя, Эктор, что ты натворил?

— По край-мере я её не разбросаль по всему заведенью, включая свою рубашку, будто на парковке. — Да, верняк с неким упором сказано, и это всё после того, как они на двоих разделили, может, и немного, но всё ж парковку-другую, даже кое-какие приключения на оных. Зойд догадался, что в некий момент после их последнего сходнячка Эктор, словно бы от бури, надвигающейся на горизонт его жизни, принялся всё заносить в дом. Застряв на много лет в поле на уровне ГС-13[13] из-за своей принципиальности, он поклялся — думал Зойд, — что выйдет за ворота пораньше, не успев даже стать каким-нибудь cagatintas[14], бюрократом, что даже срёт чернилами. Но, должно быть, какое-то дельце себе сварганил, может, слишком холодно ему стало — пора и распрощаться со всеми этими пристально озираемыми парковками на милости тамошних стихий и законов вероятности, и здравствуй ГС-14, а мир снаружи кабинета пускай остаётся в удел публике, что лишь начинает карьеру, такие его сильней оценят. Очень жаль. Для Зойда, кто и сам подвержен тяге лезть на рожон, это долгое неповиновение было самым убедительным коммерческим доводом Эктора.

А вниманию Эктора утром федеральные компьютеры не представили того, что переулки сегодня все отведены региональному полуфиналу среди юниоров. Со всех северных округов в городок съехались детки — состязаться в этих причудливо изрезанных пазами шедевральных дорожках, оставшихся ещё с высокого прилива здешней лесоповальной промышленности, когда возводились большие дома, все с каркасами из секвойи, а со скользких от дождя дилижансов сходили легендарные плотники, гении по дереву, способные построить вам что угодно, от кегельбана до уборной в стиле плотницкой готики. Шары били в кегли, кегли в дерево, откуда-то рядом грохотало эхо столкновений, а с ним неслись стада деток в разных куртках для боулинга, у всякого в руке по меньшей мере один шар в мешочке плюс шаткие стопки газировки и еды, всякий со скрипом распахивал сетчатую дверь между дорожками и рестораном, а она с тем же скрипом захлопывалась на следующем пацане, который скрипел ею настежь сызнова. Немного эдаких повторов понадобилось для воздействия на Зойдова сотрапезника, чей взгляд метался взад и вперёд, а сам он мычал мелодийку, в которой лишь после шестнадцатого такта Зойд признал «Знакомьтесь — Флинтстоуны» из хорошо известного многосерийного телемультика. Эктор домычал песенку и кисло взглянул на Зойда.


Еще от автора Томас Пинчон
Нерадивый ученик

Томас Пинчон – наряду с Сэлинджером, «великий американский затворник», один из крупнейших писателей мировой литературы XX, а теперь и XXI века, после первых же публикаций единодушно признанный классиком уровня Набокова, Джойса и Борхеса. Герои Пинчона традиционно одержимы темами вселенского заговора и социальной паранойи, поиском тайных пружин истории. В сборнике ранней прозы «неподражаемого рассказчика историй, происходящих из темного подполья нашего воображения» (Guardian) мы наблюдаем «гениальный талант на старте» (New Republic)


Радуга тяготения

Грандиозный постмодернистский эпос, величайший антивоенный роман, злейшая сатира, трагедия, фарс, психоделический вояж энциклопедиста, бежавшего из бурлескной комедии в преисподнюю Европы времен Второй мировой войны, — на «Радугу тяготения» Томаса Пинчона можно навесить сколько угодно ярлыков, и ни один не прояснит, что такое этот роман на самом деле. Для второй половины XX века он стал тем же, чем первые полвека был «Улисс» Джеймса Джойса. Вот уже четыре десятилетия читатели разбирают «Радугу тяготения» на детали, по сей день открывают новые смыслы, но единственное универсальное прочтение по-прежнему остается замечательно недостижимым.


V.
V.

В очередном томе сочинений Томаса Пинчона (р. 1937) представлен впервые переведенный на русский его первый роман "V."(1963), ставший заметным явлением американской литературы XX века и удостоенный Фолкнеровской премии за лучший дебют. Эта книга написана писателем, мастерски владеющим различными стилями и увлекательно выстраивающим сюжет. Интрига"V." строится вокруг поисков загадочной женщины, имя которой начинается на букву V. Из Америки конца 1950-х годов ее следы ведут в предшествующие десятилетия и в различные страны, а ее поиски становятся исследованием смысла истории.


На день погребения моего

«На день погребения моего» -  эпический исторический роман Томаса Пинчона, опубликованный в 2006 году. Действие романа происходит в период между Всемирной выставкой в Чикаго 1893 года и временем сразу после Первой мировой войны. Значительный состав персонажей, разбросанных по США, Европе и Мексике, Центральной Азии, Африки и даже Сибири во время таинственного Тунгусского события, включает анархистов, воздухоплавателей, игроков, наркоманов, корпоративных магнатов, декадентов, математиков, безумных ученых, шаманов, экстрасенсов и фокусников, шпионов, детективов, авантюристов и наемных стрелков.  Своими фантасмагорическими персонажами и калейдоскопическим сюжетом роман противостоит миру неминуемой угрозы, безудержной жадности корпораций, фальшивой религиозности, идиотской беспомощности, и злых намерений в высших эшелонах власти.


Выкрикивается лот 49

Томас Пинчон (р. 1937) – один из наиболее интересных, значительных и цитируемых представителей постмодернистской литературы США на русском языке не публиковался (за исключением одного рассказа). "Выкрикиватся лот 49" (1966) – интеллектуальный роман тайн удачно дополняется ранними рассказами писателя, позволяющими проследить зарождение уникального стиля одного из основателей жанра "черного юмора".Произведение Пинчона – "Выкрикивается лот 49" (1966) – можно считать пародией на готический роман. Героиня Эдипа Маас после смерти бывшего любовника становится наследницей его состояния.


Энтропия

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Шесть повестей о легких концах

Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».


Призовая лошадь

Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.


Охотник на водоплавающую дичь. Папаша Горемыка. Парижане и провинциалы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия: Кастеллио против Кальвина; Америго: Повесть об одной исторической ошибке; Магеллан: Человек и его деяние; Монтень

Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».


Нетерпение сердца: Роман. Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой

Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».


Том 2. Низины. Дзюрдзи. Хам

Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».


Запах напалма по утрам

В рассказах Арутюнова предстает реальный мир конца восьмидесятых – начала девяностых, мы снова видим штурм Белого дома и взятие Останкино, чувствуем вкус первых перестроечных сникерсов и баунти, стоим в бесконечных очередях за самым необходимым. Но эпоха в прозе Арутюнова подернута постмодернистским флером, в котором угадывается и ранний Пелевин периода «Омон Ра», и искренний фантазер Сароян, и даже жестокий сказочник Носов.Арутюнов – это голос поколения сорокалетних, по которому сильнее всего прошел слом эпохи.


Чем пахнет жизнь

Подобно Прусту, Филипп Клодель пытается остановить время, сохранив в памяти те мгновения, с которыми не хочется расставаться, которые подобны вспышкам яркого света на однотонном полотне обыденной жизни.Человек жив, пока чувствует, и запах – самый сильный катализатор чувств и воспоминаний.Запах томатов, которые мать варила в большой кастрюле, аромат акации, которую жарили в тесте, ни с чем не сравнимый дух, когда бабушка жарила чеснок…Тот, кто умеет чувствовать, – счастливый человек: он знает, как пахнет жизнь, и ему подвластен ход времени.


Демон Декарта

Каждый одержим своим демоном. Кто-то, подобно Фаусту, выбирает себе Мефистофеля, а кто-то — демона самого Декарта! Картезианского демона скепсиса и сомнения, дарующего человеку двойное зрение на вещи и явления. Герой Владимира Рафеенко Иван Левкин обречен время от времени перерождаться, и всякий раз близкие и родные люди не узнают его. Странствуя по миру под чужими личинами, Левкин помнит о всех своих прошлых воплощениях и страдает от того, что не может выбрать только одну судьбу. А демон Декарта смеется над ним и, как обычно, хочет зла и совершает благо…


Голос крови

Действие «Голоса крови» происходит в Майами – городе, где «все ненавидят друг друга». Однако, по меткому замечанию рецензента «Нью-Йоркера», эта книга в той же степени о Майами, в какой «Мертвые души» – о России. Действительно, «Голос крови» – прежде всего роман о нравах и характерах, это «Человеческая комедия», действие которой перенесено в современную Америку. Роман вышел сравнительно недавно, но о нем уже ведутся ожесточенные споры: кому-то он кажется вершиной творчества Вулфа, кто-то обвиняет его в недостаточной объективности, пристрастности и даже чрезмерной развлекательности.Столь неоднозначные оценки свидетельствуют лишь об одном – Том Вулф смог заинтересовать, удивить и даже эпатировать читателей, которые в очередной раз убедились, что имеют дело с талантливым романом талантливого писателя.