Винляндия - [30]

— Война всё поменяла. Уговор был — никаких забастовок, пока длится. Многие из нас думали, это какой-то отчаянный последний маневр капиталистов, чтоб Нация так мобилизовалась под Вождём, который ничем не лучше Гитлера или Сталина. Но в то же время так много из нас почестному любили ФДР. Я так растерялась, что даже работу бросила на сколько-то, хоть невероятных мест завались, только из-за того, чтоб хорошенько всё обдумать. Представляешь, как меня поддержали.

— А как же другие женщины? — интересовалась Френези.

— Ой, кого б можно назвать боевыми сёстрами, уу нет, нет, моя бедная обманутая тыковка, и думать не стоит. Всем недосуг. Шашни крутили, пока мужья за морем, детишек старались держать в узде и свекровей в придачу, работали или развлекались слишком уж прилежно, так что о политике и не поговоришь. Да и на вечернюю школу времени нет, на соучеников там, учителей. Поэтому в итоге, когда возник твой отец, в своём казённом мундире, ни единого лоскута на нём от портного, манжеты на штанинах до того высоко подвёрнуты, что носки видать, а в них по лишней пачке покурки заткнуто…

— Граммофоны крутятся, от духовых сердце тает, — предполагала Френези, — обожаю! Расскажи ещё!

— О, в те ночи дым стоял коромыслом по всем точкам. Повсюду мундиры. Исступление и свары, как в кино с Кларком Гейблом. Бары не закрывались весь день и всю ночь, из каждого парадного тебе ревели трубы и саксофоны, в бальных залах отелей яблоку негде упасть… Энсон Уикс и его оркестр на «Верхушке Марка»… по всему центру, просто половодье мундиров и коротких платьиц. Я жила одними жареными пончиками и кофе без сливок, наконец пришлось пойти опять искать работу.

И вскоре её удочерил, таким манером, что мог быть сексуально, хоть и никак иначе, невинным, некий оркестрик с постоянным ангажементом в Вырезке. Каждый вечер матросы и солдаты толпами валили танцевать с сан-францисскими девушками, пока в окнах не светлело, под музыку Эдди Энрико и его «Гонконгских хватов».

— Всё верно, я была у них певичкой, не фальшивить-то я всегда умела, дома мелких вечно укачивала колыбельными, и они не жаловались, сам-собой, как спела «Знамя в звёздах» в финале игр в свой предпоследний год, наша школьная хористка, миссис Кэппи, такая подошла, головой очень медленно качает — «Саша Траверз, Кейт Смит из тебя не выйдет!» — а мне как с гуся вода, я хотела быть Билли Холлидей. Не в смысле хочу, аж всё чешется, скорей вот было б мило. И тут откуда ни возьмись этот профессионал, сам Эдди, мне рассказывает, что петь-то я могу… не-a, не в постель он меня так затащить пытался, и без того слишком хлопотно с бывшими жёнами и гастрольными подружками, когда те вдруг в городе объявляются, итакдалее. Я его мнению поверила, он много лет в больших оркестрах трудился — ещё на востоке на конгах играл с Рамоном Ракелло в тот вечер, когда «Ла-Кумпарситу»[39] оборвали известиями с Марса. И наконец, примерно когда Город пустился отплясывать буги-вуги, собственный оркестр собрал. Если он считал, что я могу петь, что ж, значит, могу. Да и кто там вслушиваться станет? Этой публике лишь бы побалдеть.

Выяснилось, что, если только не забывала мыть голову и оставалась в тональности, она просто ещё один инструмент, а на её месте мог оказаться кто угодно, так уж вышло, что имён но Саша, и в то утро, цокая высокими каблуками в клуб «Полная луна», вроде туда официантка нужна, о чём она услышала накануне вечером в другой мелкой точке. Такова тогда была у неё жизнь, от одного ночного клуба к другому, только ходила она днём. «Полная луна» не была ничем особенным, но она видала и похуже. Хозяин за барной стойкой чинил какие-то трубы, и вскоре уже Саша передавала ему разводные ключи. Наощупь вполз один «Гонконгский хват», бумажник посеял. Саша заметила — не китаец, но в оркестре ими никто и не был, всеми отсылками к Китаю в те дни кодировались опийные продукты, а личный состав «Хватов» навербовался из армейских оркестров, вроде 298-го, расквартированного в округе, либо шпаков слишком молодых или слишком старых для службы, поэтому наш маленький орк сочетал в себе юношескую бодрую молодцеватость, опыт прожитых лет и гот циничный профессионализм, коим широко известны армейские оркестры.

— Прошу простить, — обратился к Саше искатель бумажника, — вы тут насчёт канареечной халтурки?

Насчёт чего? призадумалась она, однако сказала:

— Ну да, а я похожа на водопроводчика?

Хозяин вывернул голову из-за своих труб.

— Поёте? а чё ж сразу не сказали? — Музыкант, оказавшийся самим Эдди Энрико, сел к пианино, и вот уж Саша с бухты-барахты поёт «Я не забуду апрель» в соль-мажоре. Зачем только она её выбрала? там же сто раз тональность меняется. Но банда эта, должно быть, уже отчаялась искать, кто б им почирикал, потому что Эдди не пытался добиться, чтоб она облажалась, а вместо этого помогал, телеграфировал смены аккордов, мягко вёл её, чтобы вдруг не сбилась с мелодии. Когда кончили — вместе — хозяин одарил её 0–0.

— А у вас нет ничего, э-э, помодней надеть?

— Чего б не. Это я надеваю, только если официанткой устраиваться хожу. Вы что предпочитаете, золотое ламе или норку без бретелек?