Вильям и волки - [7]

Но когда он оказался на остановке автобуса, чувство триумфа несколько померкло После школы опять нужно будет загонять волков, собирать змей, не пускать в сад шимпанзе. Это притворство на поверку оказалось службой с полной занятостью.

Все равно затраты оправдаются, думал Вильям, забираясь в автобус. Когда Барашек наконец получит свое, затраты оправдаются сполна.

Глава седьмая

Следующие несколько дней прошли для Вильяма как в тумане: дни были отданы планированию, вечера — тяжкому труду. А трудился Вильям не покладая рук: волков нужно было накормить, ужей — напоить, шимпанзе — приструнить, Мэри — напугать. Дело спорится, думал Вильям. Определенно спорится.

— Только посмотри, что сделал один волк, когда я загонял его сейчас в сарай, — сказал Вильям вечером во вторник. Он театрально поморщился, подтягивая левую штанину. Его нога, которая никогда не представляла собой особенно привлекательного зрелища, сейчас выглядела хуже обычного, потому что в школе ему подставил подножку здоровенный четвероклассник по кличке Бруствер. Мэри об этом, конечно, не знала.

— Только посмотри, какие следы от когтей! А видишь вмятины — там, где он меня куснул? — с упоением продолжал Вильям. — Конечно, он просто играл. Он не хотел сделать мне больно.

Мэри побелела.

— Просто играл, — пылко повторила она. — Это хороший волк.

— Это очень хороший волк. Они все такие. — Вильям опустил штанину и, довольный, удалился в свою комнату.

Однако на следующий день произошла странная история.

— Плохой Барашек! — воскликнула Мэри посреди завтрака. — Не смей кусать Тедди! Что это с тобой сегодня?

Вообще-то тревожиться тут было не о чем. Вот Вильям и не стал тревожиться, ни чуточки. И всю дорогу до школы только и делал, что ни чуточки об этом не тревожился.

— Гляди! — сказала Мэри, сунув Вильяму под нос руку, едва он вернулся домой после уроков.

Вильяму показалось, что рука совершенно целая. Он так и сказал и добавил, что у него полно дел и без тех, кто у него под носом руками машет, когда он только что вошел домой после школы, и что, если она будет так любезна отойти в сторону, он с удовольствием съест печенюшку.

— Барашек укусил меня! Меня! — трагическим тоном сказала Мэри.

Вильям зажмурился. Он попытался и уши зажмурить, но это было не так-то просто.

— А потом скушал Стивена! — Стивеном звали самого маленького плюшевого мишку в коллекции Мэри. — А когда я велела ему извиниться, он сказал — ну его, этого фофанистого Стивена, я хочу кушать!

— Фофанистого? — переспросил Вильям. Не удержался.

— Это он сказал, а не я, — с укором ответила Мэри.

В этот миг Вильяму было особенно приятно думать, что дело у него спорится. Представить себе, что все обстоит наоборот, было невыносимо.

И вообще эта затея оказалась тем еще спектаклем. Воображаемые подносы с сырым мясом, которое ели волки… ведра воды… ужас, который они творили с клумбами, и ужас, который Вильям творил за них. Ему совсем не нравилось все это проделывать, он ничего не имел против нарциссов, но волки есть волки. В Сибири нарциссов нет.

— Если я еще раз увижу, как ты топчешь мои цветы, пеняй на себя! — закричал папа вечером в среду. — Я заплатил за эти луковицы больше десяти фунтов! А теперь погляди, что с ними сталось!

— Это волки, — сказал Вильям.

— Прекрати нести чепуху! — сказал папа. И ни слова о том, какое у Вильяма богатое воображение и какая он отрада для родителей. Одни сплошные «держись подальше от моих клумб, а то лишу тебя карманных денег на месяц, и это только для начала». Как будто можно держать в небольшом садике шестерых волков и при этом не опустить немного планку… Теперь Вильяму ко всем его делам еще нужно было сделать так, чтобы волки смотрели, куда идут.

Вот ужи — это совсем другое дело, думал Вильям. С ужами дело иметь проще простого. Они не пускали в сад шимпанзе (и миссис Эванс), а ночью спали в песочнице. Мэри, судя по всему, не возражала, она даже оставляла крышку песочницы приоткрытой, чтобы ужи могли сами вползать и выползать по приставленной Вильямом наклонной дощечке.

Утром в пятницу Мэри видела, как ужи по ней вползали. Вильяму пришлось сказать, что он тоже их видит, — прямо посреди завтрака. Если бы он этого не сделал, то потерял бы лицо.

— Фиолетовые змейки! — в восторге воскликнула Мэри.

— Нет, коричневые, — кисло возразил Вильям.

— Я и хотела сказать коричневые. Только погляди, какие они хорошенькие и шустрые!

Вильям с удовольствием сказал бы, что они и не шустрые тоже, но не мог: змеи шустрые. Это совершенно отбило у него аппетит к кукурузным хлопьям.

Когда он уже собрался уходить, к нему полезла с нотациями мама.

— Вильям, мне нужно с тобой поговорить.

Не было печали…

— Мне надоела вся эта чушь насчет У-Ж-Е-Й, — сердито прошептала мама. — Из-за тебя ей снятся страшные сны.

— Из-за меня? Очень смешно. — И Вильям гулко расхохотался.

— Смеяться тут нечего. Если бы у тебя была хоть крупица воображения, ты бы сам это понял. Ты постоянно твердишь о волках. Притворяешься, будто видишь змей. Просто не понимаю, что с тобой творится в последние дни!

— Значит, ей можно видеть всякое, а мне нельзя? — закричал Вильям. — Нельзя, да?