Виктория - [89]

— Это мой сын? — спросил Рафаэль и, повесив трость на руку, протянул обе руки.

— Это Альбер, — сказала она и вздохнула с облегчением. Ее руки поддерживали малыша за грудку и попку и колебались, отпустить ли его.

Рафаэль перешел границу, ярко разделяющую тень и солнце во Дворе. Его пальцы коснулись ее пальцев, когда он принял из ее рук Альбера. Он вышел на солнце и при ослепительном свете осмотрел маленькое личико. Младенец зажмурился от яркого света и, будто припомнив что-то важное, снова их открыл, и взгляд его приковался к блестящим очкам. Рафаэль стоял, повернувшись к Виктории спиной, и вдруг наклонился вперед, и она от непонятного страха к нему кинулась и увидела, что лицо его открыто и глаза устремлены вдаль и в них ни капли высокомерия, а очки зажаты в пальчиках Альбера.

— Ну, шалун, ну, шалун! — ликовал Рафаэль. Его голос, по которому Виктория так тосковала многие месяцы…

Он осторожно высвободил свои очки из крошечных пальчиков, уселся на ближайший стул, не проверив, чистый ли он, и, уложив малыша на колени, стал его распеленывать.

— Что ты делаешь?

Мирьям расхохоталась:

— Его пипку мы много раз проверили из-за слепой Джамилы.

— Он здесь замерзнет, — дрожащим голосом запротестовала Виктория.

— Я ему привез костюмчик. Открой ящик.

Альбер наслаждался свободой и лягал ножками грудь своего смеющегося отца, но костюмчик был ему мал, и его тельце не желало в него всовываться. Будто тень затуманила глаза Рафаэля.

— Как это так? — спросил он с подозрением, и хорошо еще, что не дал ей пощечину.

Но Виктория ответила уверенно и с вызовом:

— А ты месяцы сосчитай. Он родился крупным, — сказала она с гордостью. — И, как написал тебе Эзра, мы все еще не сделали ему обрезание. Тебя дожидались.

Он собственными руками запеленал младенца. Потом положил руку на голову своей дочки и заглянул в ее нежные глазенки, прикованные к его лицу:

— А тебе, Клемантина, я купил, доченька, шелковое платьице.

И над ее головой увидел узкие щелочки глаз своей тещи и поразился тому, какой вялой стала ненависть, глядящая из них. И тотчас от нее отвлекся:

— Это кто там лежит?

— Это мама, — ответила Мирьям упавшим голосом.

Он передал Альбера Виктории.

— Тетя Азиза? — спросил он потрясенно. — Вот так, зимой, на холоде?

И он вытащил из своего ящика дорогую шерстяную шаль, которую вез для жены.

Старуха пришла в ужас от его очков.

— Всё! — завопила она. — В воротах ангел смерти! Спешите от меня отделаться и потому вызвали врача!

— Да не врач я, тетя Азиза! Я — Рафаэль.

— Слышу, что врач, не глухая! Вон отсюда! Хватит того, что отнял у меня Йегуду. Не надо мне твоих отравленных пилюль и всяких проклятых эликсиров!

— Гляди, что я тебе привез из Ливана.

— Я совершенно здорова, и я тебе не девчонка, чтобы подкупать меня всякими приманками. Я жутко проголодалась, а всем на это наплевать.

— Провалитесь вы все пропадом, вы мне не верите, что я тоже голодная! — пожаловалась и Наджия.

— Что здесь происходит? — набросился Рафаэль на Викторию, будто это она была повинна в отвратительной старости, которая вдруг завладела Двором. — Что случилось с ее комнатой?

— В ней живем мы. Застекленная комната теперь принадлежит Мирьям с Гурджи.

— Да ты не бойся, — впервые за многие годы заговорила с ним Наджия. — Холода уже кончились, и она протянет еще год, не меньше. Смотрите, как он о ней заботится! Можно подумать, что она его родила.

— Лучше бы дали тарелку вареных бобов с колечком лука! — сладко пропела Азиза.

— Нет, вы только ее послушайте! — проворчала Наджия. — А вы-то все думали, что это я спятила.

Рафаэль пошел прочь от аксадры.

— У входа в дом семейства Нуну мне встретились какие-то чужие физиономии.

Маленькая головка Тойи возникла у перил второго этажа:

— Маатук переехал в богатый дом. А эти просто съемщики.

Рафаэль улыбнулся ее детской мордашке. «Он не изменился, — подумала Виктория. — Так он улыбается каждый раз, когда вдруг услышит женский голос». Она набралась смелости и спросила его, потупив глаза:

— Как ты?

— Устал и грязный с дороги. Врачи считают, что я почти что здоров. — И, кивнув головой в сторону Азизы и Наджии, добавил: — И как мне ни совестно, но я тоже проголодался.

— Иди в комнату, отдохни. Я нагрею воды, чтобы ты смог помыться, и принесу тебе поесть.

Она передала Альбера Назиме с Салимой и пошла наполнять большой кувшин из крана. Нисан помог Рафаэлю отнести его ящик в комнату. В кухне она разожгла в очаге хворост и рухнула на разделочную доску. Ее переполняла горечь. Ни единого ласкового взгляда. Ни единого теплого слова. Ни одной улыбки. Он отнесся к ней, как отнесся бы к матери, если бы просто вернулся с работы. Да, ее испугало его лицо. Холодно поблескивающие очки, и костюм отстранял своей нарядностью. Сейчас ее долг принести ему курящуюся паром воду и полить его голое тело. Еще и спину ему намылить. Коснуться обнаженного тела. При свете очага она взглянула на свои ноги, на пальцы, высовывающиеся из сандалий. Грубые ногти. Почти что черные. Чтобы ухаживать за ногтями на ногах, нужно настроение. Откуда ей было знать, что после долгого гробового молчания он так внезапно вернется домой! И как лечь с ним ночью на одно ложе? Она заметила подмигивания женщин Двора. Ей требовалось время все обдумать, подготовиться, сбегать в баню. Слишком поздно. Обеденные часы уже позади. Много дней пустует ее ложе. На ногах постыдная поросль волос. Груди переполнены молоком. В волосах появилась седина. Она уже привыкла к мысли, что он покойник. А потом сама над собой посмеялась: с чего ты вообще взяла, что он жаждет твоего тела? Он ведь в горах строил из себя холостяка. И уж наверняка вернулся домой сытым. У берегов Бейрута отведал самого что ни на есть лакомого. И может, уже нынешней ночью побежит с Эзрой в